Богдан Петецкий - Зоны нейтрализации
Я потратил добрых три четверти часа, чтобы в грудах запасных деталей, генераторов, химических преобразователей и тысяч прочих безделушек отыскать то, что мне было необходимо. Я выбрался оттуда как можно быстрее, оставляя за собой балаган, за который получил бы хорошо по ушам, происходи дело на одном из учений. Но я был не на учениях. И вовсе не был уверен, чтобы кому-нибудь из экзаменаторов пришло в голову что-то столь же парадоксально простое.
Я захлопнул за собой крышку люка и сделал несколько шагов, так, чтобы оказаться в поле зрения Ривы. Потом поднял аппарат, который разыскал с таким трудом и попросил, чтобы тот разглядел его как следует.
Это был старый, чуть ли не музейный фотоаппарат. С архаической вспышкой. Чтобы привести его в действие, требовалось надавить пальцем крохотную серебряную пуговку. Никакого дистанционного управления, никаких автономных цепей, никакой автоматики, никаких обратных связей. Простенький, безотказный механизм, безразличный ко всевозможным зонам, поскольку лишенный всего, что было бы общего с автоматической связью.
Поскольку, очевидным было, что то же задание мы могли бы получить бортовой аппаратуре. Что толку, если она реагирует немедленно, точнее почти немедленно, если ей потом придется забыть все, что попадало в поле ее зрения. Это граничило бы с чудом, если бы один из черных шаров упал именно туда, куда мы заранее навели объективы. Только тогда, в течение тех долей секунды, которые проходили до того, как связь полностью прерывалась, аппаратура успела бы что-то зарегистрировать.
Но счастливых совпадений у нас и так было больше, чем надо. Трудно рассчитывать, чтобы они продолжались до бесконечности.
Теперь, по крайней мере, у меня был реальный шанс. Разумеется, до тех пор, пока я буду в ладу со своей собственной связью, внутри своей нервной системы. И если формы черного аппарата окажется достаточно, чтобы запрограммировать нейромат. Но я надеялся, что «шарики» не будут напоминать каких-либо наших приспособлений.
Я повернулся, повесил аппарат на шею и направился прямо в сторону голубой преграды. Палец я держал наготове, на спуске вспышки. Я добрался до башенки и сделал ее снимки, стараясь запечатлеть поподробнее. Приблизился еще немного, сменил фокусировку, снял самое острие, кончик которого светился как маяк. Но там не было ни какого-нибудь прожектора, линзы и прочего в словно выполненной из полированной стали пирамиды. Я подобрался еще ближе и сделал увеличенный снимок участка корпуса. Честно говоря, падающий сверху голубой свет был сильнее, когда смотришь на него издалека, чем здесь, у подножия конструкции.
Я обошел башенку вокруг, постепенно приближаясь к ней, наконец остановился и коснулся рукой поверхности. Ничего. Твердая, литая поверхность без следа люков, входов, захватов или хотя бы мест, отличающихся другой окраской. Подножие пирамиды упиралось в скальный грунт, словно укрепленное на мощном, глубоко закопанном фундаменте. Я ударил рукой. Глухой, приглушенный стук. И тишина.
Я уперся ногами и навалился на пирамидку изо всех сил, на какие только меня хватило. Она даже не дрогнула. Я понял, что таким образом ничего не добьюсь. И понял еще одно. Никого здесь нет. Ни живой души.
Корабль обнесен кордоном. Но поддерживают его автоматы. Запрограммированные так, чтобы не допустить распространения эпидемии по поверхности планеты. Они оставили их здесь и убрались. Их не было в подземельях. Мы не встречались с ними на орбите или где-нибудь по дороге. Их здесь не было, когда люди с искусственно перемонтированной нервной системой, в бессильном, лишенном автоматически корабле ожидали голодной смерти. Энергии, содержащейся в емкостях «Проксимы» хватило бы, правда, для химических преобразователей, пригодных для производства пищи, еще по меньшей мере лет на десять, но факт оставался фактом.
Их нигде не было. На всей планете. Они покинули ее умышленно. Устроили строгий карантин, после чего покинули все свои базы и станции. И вернутся, когда все будет кончено.
Нервы мои находились в прискорбном состоянии. Я стиснул зубы и заставил себя успокоиться. Отошел на несколько шагов от башенки и остановился на том месте, где Кросвиц взялся за излучатель.
Огляделся.
От невидимой преграды, которая остановила вездеход, не осталось ни следа. Возможно, она действовала выборочно. Передо мной высилась могучая сигара корабля, глухая, массивная, нацелившаяся задранным носом в пурпурную ночь, к звездам. Оттуда не доносилось ни одного звука, словно сама ракета была только мертвым памятником, выстроенным десятки лет назад, чтобы случить свидетельством тоски человеческой и мысли человеческой. Всему тому, что мы называем духом исследования.
Под кораблем тьма сгущалась. На направляющих лифта поблескивали голубые отблески. Подойти, вызвать платформу, добраться до люка и поздороваться с людьми. Сказать: «как вы считаете, и славная же сегодня ночка», или еще что в таком же духе.
Однако достаточно было посмотреть чуть-чуть влево или вправо, и сразу ясно делалось, в чем тут загвоздка. Голубой кордон стоял неподвижно, словно карательный взвод, самый страшный изо всех, поскольку мертвый. Свет ласково ложился на стеклистую поверхность, пристани над озерами. Дальше шел только пурпур и немногим более темнее его, призрачные массивы гор.
Я чувствовал себя все хуже. Вот уже минуту я стоял неподвижно. В сторону корабля мне нельзя было сделать больше ни шага. Там начинается эта зона. Каждая нервная клеточка предупреждала меня о ее наличии. Но таким образом я ничего не достигну. Необходимо взять себя в руки.
Я развернулся. Схватил аппарат обоими руками и поднес визир к глазам. Начал совершать полуобороты, словно сапер на учебном минном поле. Двинулся хорде круга, образованными голубыми башенками.
И тут же подметил краем глаза слабенькую вспышку. Услышал тишайший свист. Крохотный черный предмет упал в нескольких метрах от меня. Он еще катился, когда я нажал кнопку вспышки. В то же мгновение я отпустил аппарат и со всех ног бросился в направлении «Фобоса». Ударился о что-то, покачнулся. Это оказалась башенка. Я находился уже по другую сторону кордона.
Я поскользнулся. Лед под ногами. Разогнался и попробовал скользить на ботинках как на лыжах. Меня затормозило так резко, что я упал и стукнулся шлемом о поверхность грунта, который вблизи не выглядел настолько уж скользким.
– Пурпурный каток! – завопил я. Ноги у меня заплетались. Я подскакивал, танцевал, раскачивался, бежал зигзагами, дугами. Но все время удалялся от ракеты и кордона голубых пирамидок. Если Рива видел все это, то получил, должно быть, неплохое развлечение. А странно было бы, если не видел. Я пробежал еще несколько шагов, тяжело дыша, и упал на колени. Котловина была гладкая как лед. Какое-то время я сражался с непреодолимым желанием содрать с себя шлем, все. И тут же вспомнил почти нагое тело Коллинса. Это меня отрезвило.
