Ариадна Громова - По следам неведомого
Забегая вперед, я скажу, что непальским корреспондентом Соловьева стал действительно тот самый журналист, что провожал нас с Милфордом по улицам Катманду. Отвечая на вопросы Соловьева, он написал, что прекрасно помнит весь разговор, помнит и то, что Милфорд, при всем его блестящем остроумии и живости, произвел на него впечатление человека, находящегося в состоянии крайнего напряжения. Он вовсе не имел в виду предсказать Милфорду смерть, а просто предостерег его, зная, что горы требуют самообладания и твердости духа…
Машина остановилась у гостиницы. Мы высадили наших гостей и поехали дальше. Улицы были залиты золотым вечерним светом, и Соловьев с жадностью глядел по (сторонам — видно, соскучился по Москве.
— А что касается Анд, — продолжал он, — то даже логически можно было заключить, что там тоже могли побывать небесные гости. Может быть, конечно, и в Гималаях опускался не один звездный корабль, а два или несколько, но теперь у нас нет даже приблизительных указаний, где искать. Так что разумней будет сейчас отправиться именно в Анды, не превращая, конечно, поисков в Гималаях. Вы согласны со мной? Нет, мне что-то не нравится ваше лицо! Почему такой унылый вид? Ведь у нас все еще впереди!
Мне опять стало стыдно. Я никогда не считал себя нытиком, а тут получилось так, что Соловьев все время чуть ли не силой заставляет меня верить в успех. А если б не он? Что же, я так и опустил бы руки, предал бы память погибших? Нет, конечно, я этого не сделал бы. Но что за дурацкий характер у меня! Чем лучше, тем хуже — так получается, что ли?
— Арсений Михайлович, я просто очень переволновался! сказал я. — Ведь вы ничего не знаете: тут сообщили о вашей гибели!
Соловьева мой рассказ удивил — он не мог себе представить, откуда могла идти такая передача, и сказал, что постарается узнать через англичан.
Мы поехали в обсерваторию — Соловьеву не терпелось поглядеть на фотографии вспышек и на снимок с пластинки, — потом я проводил его домой. По-моему, Арсений Михайлович — вообще идеал человека. Я уже не мальчишка и никогда не выбирал себе образцов среду живых людей, но если б я хотел быть на кого-нибудь хоть немного похожим, так это на него.
Но надо рассказать еще о таинственной передаче по радио. Точный, как автомат, Мак-Кинли все это быстро выяснил. Передача была из Лондона для русских слушателей. Но, конечно, она не была рассчитана на тех, кто, подобно мне и Маше, услышит только последнюю фразу. Погибшие англичане и их смелые спутники, о которых шла речь в передаче, — это были Анг и его отец, Милфорд и его предшественник, тот самый сагиб, с которым ходил к храму отец Анга! Англичане уже установили, кто он — это был (как ни странным покажется такое совпадение), тоже журналист, звали его Фредерик Старботл. Я потом получил, все через того же Мак-Кинли, точный текст этой передачи.
Глубокая скорбь, звучавшая в голосе диктора, была совершенно искренней: статью эту читал по радио сам автор — близкий друг Старботла, знавший в свое время и Милфорда. Он долго ничего не знал о судьбе своего друга — тот как в воду канул. Беседуя с участниками готовящейся экспедиции, он услышал об европейце, погибшем в загадочном храме, написал в Катманду, связался в Англии с осведомленными людьми и установил, что, точно, его друг прошлой осенью приехал в столицу Непала из Дарджилинга и присоединился к экспедиции в качестве корреспондента. На этом следы обрывались, но журналист уже был уверен, зная характер Старботла, что это именно он, каким-то образом узнав о существовании храма, уговорил шерпа повести его туда. Да и где, при каких еще обстоятельствах мог опытный альпинист, уже не раз побывавший в Гималаях, исчезнуть так бесследно, что даже участники экспедиции не могли ничего сказать по этому поводу? Видимо, он сумел отбиться от экспедиции под каким-то вполне благовидным и убедительным предлогом, не вызвав никаких подозрений. Возможно, что он и вообще не шел с экспедицией, а только отправился из Катманду вместе с ней.
О Милфорде автор тоже говорил очень много хорошего, восхищался его талантом, острым и своеобразным умом, его блестящими корреспонденциями с Востока. Упоминал — очень сдержанно и туманно — о какой-то личной драме, вследствие которой Милфорд навсегда оставил Англию. Мне было и горько, и радостно читать эти взволнованные слова и я от всей души благодарю автора передачи, журналиста Ричарда Дарили. Если он прочтет эти строки, пусть знает, что я очень хотел бы встретиться с ним и рассказать ему о Милфорде. Я думаю, что об этом человеке надо написать; жизнь его и гибель — достойный материал для книги. И, конечно, лучше будет, если книгу эту напишет соотечественник Милфорда.
С приездом Соловьева сразу все изменилось. Ведь вот удивительно — приехал он после такой серьезной неудачи; казалось бы, его противники должны торжествовать, говорить, что и храма-то никакого никогда не было, что Соловьев-де — известный фантазер и тому подобное. А получилось совсем иначе. Конечно, всякие ехидные слова произносились; конечно, некоторые ученые мужи, встречаясь с Соловьевым, соболезнующе улыбались и ахали — мол, какие бывают все-таки удивительные явления в природе… вот хотя бы землетрясения… Но Соловьева это, в общем, довольно мало трогало. Он охотно и с совершенно серьезным видом выслушивал все эти лицемерные охи и вздохи, подтверждал, что да, бывают удивительные явления природы и добавлял, что он лично, видя искренний интерес, который уважаемый коллега проявляет к этому вопросу, советовал бы уважаемому коллеге совершить небольшую поездку в Гималаи — там настоящая сокровищница чудес. После этого он прибавлял несколько слов о поразительной красоте гималайской природы, горячо пожимал руку собеседнику и, посмеиваясь, устремлялся по своим бесконечным делам.
Вообще, надо призвать, — Соловьев поступил в высшей степени мудро и дипломатично, привезя а Москву англичан. Пылкая убежденность сэра Осборна сама по себе действовала заразительно — если не на столпов астрономической науки, то на простых смертных безусловно. К тому же на его фоне Соловьев казался действительно очень трезвым, рассудительным, даже чуть суховатым — человеком дела, а не мечтателем, каким его привыкло считать большинство коллег. Это был очень выгодный фон, и Соловьев не зря, отправляясь хлопотать по делам экспедиции, старался всюду, где можно, появляться вместе с англичанами. Над англичанами никто не решался подшучивать даже исподтишка. И не только потому, что они гости: действовала и мировая известность Осборна, и его романтическая внешность, и угрюмая солидность Мак-Кинли.
Так или иначе — но дела экспедиции устраивались очень быстро. Я говорю даже не о том, что Соловьеву вообще сравнительно легко удалось добиться разрешения организовать экспедицию в Анды — и наше, и английское правительство, и южно-американские страны проявили большую заинтересованность и желание помочь ученым. Но даже на тех стадиях, где так часто тормозятся вполне решенные, бесспорные дела — подбор кадров, финансирование, техническое оснащение экспедиции — даже на этих различных ступенях крутой хозяйственной лестницы все продвигалось удивительно гладко. То ли романтическая, необычайная цель экспедиции поражала воображение тех, от кого зависели наши дела, то ли действовала исключительная энергия Соловьева, то ли играло роль присутствие английских гостей (а вернее, действовало все вместе), — но только нам была открыта «зеленая улица».
