Стивен Барнс - Плоть и серебро
— Ну, слыхал, — ответил Марши, пытаясь сохранить серьезность на лице, но попытка провалилась.
— Потрясающее ощущение, — заверил его Джон. Лицо его стало серьезным, и проявилось что-то от его энергичной целеустремленности, которая почти всегда пряталась за добродушной ухмылкой.
— Когда вы прилетели, у меня только и был, что большой ком на конце руки. Он настолько болел, что я подумывал сунуть его в плавильню, чтобы избавиться. Если это меня убьет, я был на это согласен. Но я этого не сделал, и теперь я рад. Боль прошла. Я могу касаться, держать, ощущать. Я даже Салли поймал за задницу и снова почувствовал себя вроде как мужчиной.
Он торчащим пальцем постучал Марши по груди.
— Когда вы сняли с нашей спины Кулака, я вроде как проснулся, огляделся и решил, что могу что-то сделать в этой ситуации. Начать кое-что исправлять. Ну вот, этим я и занялся. Но я даже и думать не думал, что с моей рукой удастся что-то сделать. И был готов мириться с тем, что изменить нельзя.
Он понизил голос.
— Но вы на нее посмотрели и увидели что-то, чего я не видел. Увидели, что ее можно сделать получше. Может, я бы и сам это увидел, но я смирился с тем, что она такая, как есть, и до меня просто не доходило, что об этом можно думать по-другому.
Он опустил руку.
— И из этого следует некоторый вывод, — сказал он, глядя с ожиданием в лицо Марши.
— Из этого следует, что вы ни черта не знаете о восстановительной хирургии, Джон, — ответил Марши, намеренно игнорируя смысл.
По лицу Халена пробежала тень разочарования, потом он улыбнулся и пожал плечами.
— Уж это точно. — Он выбрался из-за стола, опираясь на здоровую ногу.
Марши подал ему костыль и провел до двери клиники.
— Кстати, — сказал Джон с притворным безразличием, — с Ангелом вы перед отлетом прощаться будете?
Марши ожидал, что рано или поздно этот вопрос будет задан. Хален с самого начала был необычно заинтересован его взаимоотношениями с Ангелом. Хотя таковых вроде бы и не было.
— Да, — коротко ответил он. — А вы продолжайте разрабатывать руку. И принимайте кальцинстрейт для образования костной массы.
— Другими словами, не лезь не в свое дело. — Улыбка Халена обезоруживала. — Что ж, я понимаю намеки, если уж вы не хотите их понимать. — Он проковылял к шлюзу. — Извините, если не туда полез.
— Важнее, — сказал ему в спину Марши, — чтобы вы с Салли не лезли не туда.
Джон оперся на костыль и обернулся, скалясь во весь рот.
— Тут уж будьте покойны, док! Я собираюсь полезть как раз туда — если еще не забыл как!
Он на прощание помахал лишенной кисти рукой и вышел из шлюза, подпрыгивая на костыле.
Марши отошел к консоли, встроенной в стену клиники, покачивая в изумлении головой. Потом сел и перестал улыбаться.
— Обновление данных, история болезни Джона Халена.
— Готов, — ответил комп.
— Хален набирает силу и подвижность пальцев быстрее, чем я ожидал. — Видно хотя бы по тому, что он ущипнул Салли. Да уж!
— Как отмечено выше, все обитатели Ананке страдают сильной декальцинацией, вызванной неадекватным питанием и низким уровнем гравитации. В случае Халена мне пришлось перераспределять кости с целью восстановления функций. Для повышения плотности костной ткани назначен кальцинстрейт. При существующей скорости роста в течение следующей недели у меня появится возможность выращивания второго ряда фаланг…
Он остановился, поняв, что сказал. На следующей неделе его уже здесь не будет. Он об этом не то чтобы забыл, а просто какая-то предательская часть сознания принимала как должное, что он закончит работу, которую начал.
Но этого не будет. Медуправление снова возвращало его в график. Ему заявили, что он уже достаточно долго отсутствует.
Он полагал, что они там, в управлении, правы. Дополнительная неделя даст ему возможность вырастить у Джона суставы пальцев, но сделать все, что здесь нужно, он все равно не успеет. Тут года не хватит. Эта работа на всю жизнь.
И это не то чтобы он их бросил. Медуправление его заверило, что вскоре будут присланы вся необходимая медпомощь, лекарства и аппаратура. До того он все равно мало что может сделать. Его крохотная клиника на корабле никогда не была рассчитана на большее, чем оказание небольшой срочной помощи при перевозке одиночного пациента.
И лекарства у него почти все кончились. Небольшой банк тканевых культур использован до конца, и нет аппаратуры, чтобы вырастить еще. Органов для трансплантации нет — даже таких обыкновенных, как глаза, печень, сердце и почки, и временных протезов тоже нет. Запросы по каналам Медуправления к госпиталям и клиникам околоюлитерианского пространства не дали пока ничего. Даже сожалений.
Срочная работа закончилась. Ситуацию он стабилизировал. Не осталось ничего, что не может быть сделано другими.
— Последнее предложение вычеркнуть, — буркнул он. — Продолжение: по моему мнению, частично восстановленная рука Халена нуждается лишь в пластической и ортопедической хирургии, хотя может выясниться, что более правильные с косметической точки зрения результаты дала бы полная ампутация и замена. Как бы то ни было, я думаю, он откажется от такого предложения. Такая реакция не является нерациональной или невротической; у него просто существует, гм, сентиментальная привязанность к этой руке. Конец обновления. — Пусть сами решают. — Закрыть файл.
Так, он для своего пациента сделал все, что мог. Что Джону и его людям теперь нужно — это хорошо экипированная группа специалистов. Когда прибудут люди из Медуправления, население Ананке окажется в хороших руках. Лучших из возможных.
Как и всегда, пациент, к которому его посылают, получит лучшую медицинскую помощь. На Ананке теперь бергманский хирург уже на самом деле не нужен, а тому пациенту, к которому его посылают, необходим.
Так почему же этот отлет вызывает такое чувство вины? И одновременно — такое облегчение? И чувство вины за это облегчение, и…
— А, мать его так! — буркнул он, наклоняясь открыть ящичек чуть выше уровня глаз. Почти минуту он смотрел на содержимое ящичка, прежде чем его вытащить.
Только одну — и все.
Он поставил бутылку водки на стол, рядом с ней рюмку. Портрет-натюрморт его жизни до Ананке.
Что в этой картинке неправильно? — спросил он себя.
Ответ был прост. Бутылка еще полная.
День выдался невыносимый. Каждый, кого он тут лечил, просил его остаться. Некоторые впрямую, почти умоляя. Другие, как Джон, действовали обиняком. Как будто пальцы и крючья впивались в кожу в тысяче мест, пытаясь его здесь удержать, подтащить его к невозможному.
