Юрий Никитин - Ярость
Они переглядывались, неспокойно двигались. Краснохарев проворчал с неудовольствием в голосе:
– Может быть мы и такие... но как-то не принято вслух о таком... Все-таки мир, в котором живем...
– Но от нас зависит, – сказал я, – изменить, как считаем правильным или же... изменят другие. Дело не в честолюбии, а в том, что те, другие, могут находиться по другую сторону баррикады. Например, в НАТО. Что делать, любые изменения вызывают крик и возмущение. Но поколению, которое родилось уже в новом мире, он кажется естественным. Разве не железом и кровью пришло православие на Русь, залив кровью весь Киев, истребляя волхвов, сжигая храмы и капища, убивая всех, кто держался за старую русскую веру, не хотел менять русские имена на иностранные? Но разве теперь это не исконно русская, как утверждают неграмотные, вера?
Переглядывались и даже ежились, словно в кабинете гулял холодный ветер, а с потолка сыпался мелкий злой снег. Воздух казался ледяным.
Я тоже чувствовал себя так, словно стоял на вершине горы под пронизывающим ветром. Любой неосторожный шаг...
Кречет слушал внимательно, в запавших глазах поблескивали злые огоньки. Сказал нетерпеливо:
– Хорошая преамбула. А теперь давайте поближе к грешной земле. Надеюсь, Виктор Александрович показал, что в наших руках в самом деле власти и силы больше, чем чувствуем. И можем не просто чуть-чуть лавировать, но и круто менять курс... Но меня сейчас беспокоит это чертово НАТО. Только очень наивные могут думать, что США вели борьбу с нами лишь потому, что им не нравится коммунистический режим. Мол, нарушаются права. Да плевать им на наши права! Это лишь удобный предлог, чтобы выглядеть хорошими на фоне нищающего СССР, а теперь на фоне растерянной России. Что можно сделать вот сейчас, немедля?
Все молчали, государственные деятели никогда не брякнут ничего, не прокрутив в мозгу несколько раз, а Яузов кивнул в мою сторону:
– Виктор Александрович призывал нас быть смелыми в решениях. Пусть предложит что-нибудь конкретное.
Холодный ветер усилился, а вершинка горы под ногами выглядела слишком острой, стоять приходилось почти на одной ноге. Одно неосторожное слово...
– Решение всегда там, – сказал я, – где его меньше всего ищут. Это золотое правило изобретателя, автор его – Генрих Альтов, применимо и здесь. У нас издавна был девиз: за веру, царя и Отечество. Вера стояла на первом месте. Сейчас мы знаем православие как наименее жизнеспособную из религий, но именно оно царит в России... Конечно же, лучшей из религий, раз уж таково веление времени... был бы ислам. Но, конечно же, ислам в нашей дремучей стране не пройдет. Неважно, что по всем показателям ислам выше и чище христианства, особенно православной ветви! Даже интеллигентный человек воскликнет с отвращением: как, взять веру этих чернозадых дикарей, что торгуют у нас на рынке апельсинами? Которые как звери стараются ухватить наших жен и дочерей? Да ни за что!
Краснохарев поморщился:
– Взять веру этих чернозадых дикарей? Которые торгуют у нас на рынке апельсинами? Да ни за что!
– Вот-вот, – согласился я, – а что уж говорить о среднем человеке? А религию ведь надо навязать ему! Убедить простого человека. Не шибко умного. Для него ислам – это те черные, что торгуют дынями да набрасываются на наших женщин. И не убедишь, что чеченцам, узбекам и прочим нынешним сторонникам ислама, его навязали. Кому силой, кому убеждением, но совсем недавно. И если бы на Руси взяли, скажем, сейчас ислам, то это вовсе не означает превосходство чеченцев или американских негров, в большинстве своем сейчас принимающих ислам, над нами! Но ислам не пройдет потому, что мы все века воевали со странами, где был ислам. А значит, и воспитаны с колыбели в ненависти к исламу, во вражде, в неприятии лишь за то, что его исповедуют турки, с которыми у нас было по меньшей мере десяток русско-турецких войн, татары, с которыми воевали лет двести-триста. А наше православие для нас ценно тем нелепым, но милым сердцу доводом, что в церкви ходили наши отцы-деды. Неважно, хорошие отцы или нет, неважно и то, правы или нет, но мы их должны любить... что абсолютно верно, и следовать их путями... а вот это уже глупо. Дети все-таки должны быть умнее отцов, особенно дедов-прадедов, видеть дальше, понимать больше.
Я говорил и говорил, потому что политики – тоже люди, а людям некоторые вещи кажутся незыблемыми. Если со мной уже согласились, что всего-то лет сорок назад, в их школьные годы, было позором жениться не на девственнице, это скрывалось, то это не значит, что так же просто замахнутся на церковь.
– Если Америка, – продолжал я убеждающе, – раньше мечтала, чтобы коммунизм продержался в России как можно дольше, чтобы окончательно уничтожил ее соперника, могучую Россию, теперь так же страстно жаждет, чтобы у нас держалось православие. Самая отсталая и недееспособная из всех церквей, самая догматичная, она к тому же просто тающая льдинка в мировом океане! Кроме нас, да еще Украины с Белоруссией, православие сохранилось разве что в Сербии, греции, да еще на каком-то острове... у крещенных нами алеутов, но земной шар поделен между могучим католицизмом и молодым энергичным исламом.
Коган сказал с некоторым удовольствием:
– Да, православию в мире нет места.
– Место есть, – возразил я, – но сердцами не движет, как яростный ислам! Или как даже католицизм.
Кречет вдруг нахмурился, подвигал густыми бровями:
– Полагаете, они могут тайно финансировать нашу церковь?
– Зачем?
– Ну, как мы подкармливаем... гм... некоторые удобные для нас партии и общества за рубежом....
– Не думаю, – ответил я, но в груди кольнуло. – Никто, как и Кречет, зря денег не тратит. Православие стоит так незыблемо, что в США могут спать спокойно.
Прищурившись, он посмотрел остро, словно кольнул двумя ножами:
– Так же непоколебимо, как стоял коммунизм?
– Если не крепче.
– И если вдруг пошатнется...
– Это будет для них такой же неожиданностью, – продолжил я, – как падение коммунизма.
Я не успел сказать опасных слов, я мог бы брякнуть, все смотрели ожидающе и как-то подбадривающе. Возможно, даже скорее всего, это было подбадривание опытных политиков, чтобы я наконец-то сказал такое, за что можно изгнать немедля, но Кречет насторожился, цапнул со стала пульт ДУ. Один из телевизоров обрел звук, там откормленный телекомментатор говорил живо, с радостным подъемом:
– ...первым шагом президента был странный указ о выделении времени телевещания для... пропаганды ислама! Иначе не назовешь решение выделить им равное время с православием. Сейчас в стране замешательство, которое неминуемо выльется во всенародное возмущение... Наша страна исконно христианская, более того – православная, что значит – правильная, ибо как известно сами слова «правый» и «левый» несут в себе понятия правоты и неправоты. И вот в стране истинной веры президент решается дать слово исламу...
