Антон Первушин - Война по понедельникам (сборник)
На секунду она замерла, принюхиваясь и оценивая обстановку. Добыча оказалась проворнее, чем все прежние представители человеческого рода до нее. Но это вовсе не означало, что она неуязвима. В конце концов она устанет и допустит ошибку. Это соображение побудило тварь испытать охотничье счастье в третий раз.
Однако человеку уже надоела игра в кошки-мышки. Улыбка исчезла с его лица, он вскинул в направлении дейнониха руку, и тварь не успела закончить третий бросок. Невидимый глазу сгусток энергии сорвался с выставленного указательного пальца человека, и тварь взорвалась, в один момент превратившись в кровавый пар.
— Так и только так, — пробормотал человек.
И, брезгливо поморщившись, вытер пальцы о штанину. Он повернулся, чтобы продолжить свой прерванный путь по разрушенному городу, и тут пуля, выпущенная из развалин, пробила ему череп чуть выше затылка.
Двое, внимательно-настороженные, появились из-за осыпающейся стены здания, ступая по осколкам битого и оплавленного невыносимым жаром стекла, черным от копоти кирпичам. Они были одеты в форму защитного цвета без знаков различия, уверенно сжимали в руках полуавтоматические винтовки с длинными стволами — эти двое приблизились к только что убитому ими человеку.
— А ты, Иванко, молодец, — похвалил старший по виду своего более молодого спутника. — Метко стреляешь.
Сказав так, он привычным движением руки вытянул из нагрудного кармана портативный дозиметр. Всмотрелся в показания на цифровом индикаторе, нахмурился. Молодой, отмеченный болезненной сыпью на лице, польщенно кашлянул.
— Кто он хоть был? — спросил юношеским ломким баском. — Имперец или… этот… как его… осчастливливатель?
— Не знаю, не знаю, — покачал старший обмотанной грязноватым бинтом головой. — Видел, как он с жабой расправился?
Иванко кивнул.
— Вот… А имперец бы ее голосом отогнал, альтруист — бегом бы пустился. Потому, брат Иванко, перед нами не имперец, и уж никак не альтруист. Это тот гость, которого Седой дожидается — точно! И повезло нам, что ты не промахнулся.
— А я думал, это так — придурь Седого, — признался Иванко.
— Как же, думал он, — помрачнел старший, сплюнул и приказал: — Давай бери его, чего стоишь? За ноги бери, за ноги…
Они подхватили мертвое тело: Иванко взялся за ноги, старший, покряхтев, под мышки.
Нести было далековато: километра три с половиной, да к тому же и по сильно пересеченной местности. Потому эти двое совершенно выбились из сил, прежде чем доволокли убитого до штаба гражданской обороны.
Был это железобетонный бункер, оснащенный по последнему слову техники, — совершенно автономная система со своей собственной энергоустановкой, своими линиями коммуникаций, своим собственным арсеналом и даже собственной прозекторской. Именно в это последнее из упомянутых специальных помещений и приказал доставить убитого Седой, известный нам как полковник Корпуса по имени Игорь Валентинович, как полевой разведчик Гвардии Пресветлой Империи по имени Азеф, как маленький ничем не примечательный инженер из Петербурга по имени Максим, а теперь — как один из членов Директората Гражданской Обороны Петерсити. Двое вызвали Седого по внутренней связи штаба.
— Кажется, мы прихлопнули вашего гостя, господин директор, — доложил старший.
— Волоките его в прозекторскую, — распорядился Седой. — Я подойду.
Он действительно появился очень скоро, одетый легко (в бункере не все было ладно с кондиционированием) в безрукавку и шорты, на груди — серебряный медальон.
Двое, поднатужившись, взвалили тело на столик-каталку, и Седой, кивком поприветствовав их, подошел, чтобы посмотреть. И сразу отпрянул, потому что мертвое тело под ярким светом люминесцентных ламп вдруг утратило свою вещественность, тая, обесцвечиваясь вместе с одеждой. У Иванко отвисла челюсть. Старший с повязкой на голове ловко перехватил свою винтовку с плеча на ладонь под ложе ствола. А сквозь истончающиеся на глазах очертания мертвеца проступили новые контуры того же самого человека, но живого, дышащего, и это второе его воплощение обретало плотность, материальную зримость.
Наконец фантастическая метаморфоза, происходившая на глазах троих оборонщиков, завершилась, и, улыбаясь, живой и здоровый, человек сел на каталке.
— Вот я тебя и нашел, — такими были его первые слова.
Седой при звуках его голоса вздрогнул, быстро взглянул на двоих ничего не понимающих подчиненных.
— Отпусти их, — велел незнакомец. — Они тебе не помогут.
— Господин директор… — начал старший, одновременно передергивая затвор винтовки, но директор тут же остановил его:
— Вы свободны, ребята. Вы свободны.
— Но…
— Молчать! Я вас отпускаю. Выполняйте приказ!
Бойцы подчинились. Они ушли из прозекторской, шаркая ботинками по чистому кафелю и озабоченно оглядываясь.
Незнакомец встал с каталки и, все так же улыбаясь, рассматривая, обошел Седого.
— Здравствуй, Максим, — приветствовал он. — Отыскать тебя, скажем, было непросто. Но я все-таки отыскал.
— Я ждал тебя, — судорожно сглотнув, заявил Максим («…не просто сильные, а сверхсильные мира сего»).
— Ну, коли ждал, то давай тогда познакомимся, — насмешливо предложил незнакомец. — Тебя я знаю. И знаю очень хорошо. А кто такой я?.. Помнишь тот анекдот, что Маркс и Энгельс — это два разных человека, а Слава КПСС — вообще не человек?.. Называй меня Славой. Это мое настоящее имя, и в сущности, я тоже давно уже не человек.
— Что тебе от меня нужно?
— Ха! А разве ты еще не понял? — Слава прищурился и начал перечислять, загибая пальцы: — Дворцовая, Площадь Мужества, Озерки, Девяткино. Продолжим список?
Максим побледнел. Черты лица его болезненно заострились. Но ответить он ничего не успел. В центре прозекторской взлетел сноп золотистых искр, и в пространство вывалился третий.
— Ты — здесь?! — в голосе Славы прозвучала открытая растерянность. — Так быстро?!
Максим обернулся и оторопел: третий в точности походил на «сверхсильного». Как единоутробный брат-близнец. Только вид он имел более встрепанный и одет был в серебристый костюм странного покроя.
— Не ожидал, что успею? — переспросил новый персонаж у своего двойника с очень похожей улыбкой на губах.
— Да-а, — протянул Слава. — Не ожидал, брат Красев, я от тебя такой прыти. Ты ведь всегда казался таким… неповоротливым. Как, впрочем, любая порядочная совесть.
— Но, как видишь, сегодня я успел.
— Поздравляю. И что ты собираешься делать?
— Я? — брат Красев искренне удивился. — Я — ничего не собираюсь. Что собираешься делать ты? Собираешься убить его? Собираешься изменить своему принципу?
