Леонид Панасенко - Садовники Солнца
— С удовольствием, — согласился Илья. — А то Крайнев уже беспокоится, что я получу информационный шок. Заработался!
— Мой бедный «ангел», — Полина смешно наморщила нос. — И куда только врач Станции смотрит? — Она взяла Илью за руку. — Полетели.
Они поднялись на второй уровень сада — уровень задушевности.
Полина, оглянувшись по сторонам, решительно вломилась в густой малинник.
— Там, дальше, растет несколько ранних яблонь, — заговорщицким тоном сообщила она. — И уже, наверное, есть чем полакомиться. Осторожней ветка.
Трава возле деревьев немного выгорела. В саду стояла середина лета, и белесое небо над ним дышало зноем. Пахло полынью. В малиннике лениво отзывались птицы, а от кислющих маленьких яблок сводило скулы.
— Послушай, Поль, — поинтересовался Илья. — Ты ведь еще девчонкой использовала право вето. Почему? Дети ведь наоборот — боготворят нас. Как и мы их, впрочем.
В глазах Полины зажглись насмешливые огоньки.
— Вторгаешься все же? В сокровенное и интимное? Ну, ну… Да пустое все это… Дом у нас был огромный — тридцать четыре семьи. Представляешь, сколько друзей?.. Я тогда пела немного. Точнее — импровизировала, было такое увлечение. Мы тогда жили в Крыму, а Толик — в Ташкенте…
— Поль, Поль, — покачал головой Илья. — Опять романтическая история.
Лоран шутку не приняла, досадливо повела плечом.
— Нет. Он потом, когда мы выросли, стал моим мужем… Так вот. Увидел он раз голограмму праздничного представления, в котором я выступала. Узнал личный индекс, позвонил — восхищался. Потом еще звонил… А весной уговорил своих родителей — прилетели они в Крым. Объясниться Толик или не умел, или боялся. Так он через Службу Солнца давай фокусы выкидывать. И все — на публику, чтоб другие знали. То имя мое на склоне Ай-Петри огромными камнями выложил, то уговорил знаменитого певца приехать к нам в Алупку и устроить концерт в мою честь… Словом, ребячество. Я это все разом и прекратила.
Илья улыбнулся.
— Камни он, пожалуй, без нашей помощи таскал… Но в принципе, я так понимаю, дело ведь не в этой детской истории.
— Дело в самом принципе. — Полина подставила лицо густому свету, льющемуся с иллюзорного неба. — Я не люблю опеки. Какая бы она там ни была. Она размагничивает. Наш древний коллега Павлов писал о рефлексе свободы. Это высший рефлекс — стремление к преодолению преград. Заметь, к самостоятельному преодолению.
— Ты — сильный человек, Поль, — тихо сказал Илья. — Но ведь есть и слабые. И вообще, материальное раскрепощение не сделало человека автоматически счастливым. Напротив. Жить стало во сто крат сложнее. Потому что обогатились разум и душа, появилось больше времени для мыслей и чувств — и страсти человеческие приобрели новые качества. Тоньше стали, глубже, пронзительней. Теперь и Ромео не в диковинку да и Отелло уже не те. Куда там классическому ревнивцу до нынешних…
— Да ну тебя, — засмеялась Полина. — Никогда не поймешь: серьезно ты или шутишь.
— Я серьезно, — подтвердил Илья. — Рефлекс свободы — это, конечно, здорово. Но ведь существует еще и наиважнейший закон жизни — закон целесообразности. И все, что осталось скверного в человеке, нецелесообразно, вредно, противоестественно. Как и все остальное, что мешает ему быть счастливым.
— Меморандум твой я, кстати, слышала. Еще на «Бруно». — Полина была абсолютно невозмутима. — Впечатляюще, но ты не во всем убедителен. Где пределы ваших добродеяний и где начинается сугубо личное, неделимое?
— Все, Поль, все — личное, — вздохнул Илья. — Мы помогаем тем, кто просит помощи. Или тем, кому она жизненно необходима. Кроме того, добрые деяния — только малая толика нашей работы… Ты, наверное, и не подозреваешь, что плоды забот Службы Солнца окружают нас со всех сторон. Даже в мелочах.
— И сад этот тоже? — Полина иронизировала.
— Угадала. По крайней мере, его уровни общения. Кстати, до нас искусством общения вообще никто всерьез не занимался. Возьми, например, устройство Станции. Периодические изменения геометрии и интерьера ее помещений; чередование зон невесомости с зонами нормального тяготения; устройство иллюминаторов — все это для того, чтобы насыщать людей эмоциями, облегчать тяготы жизни в условиях замкнутого пространства. И все это, кстати, помогали разрабатывать Садовники.
— Признайся, Илья. — В зеленых глазах Лоран отражалось кружево листвы. — Чтобы обратить меня в свою веру, ты бы, наверное, даже женился на мне?
— Не могу, никак не могу, — засмеялся Илья. — Ты… ты мне… противопоказана.
— То есть? — его смех озадачил девушку.
— Помнишь, — Илья вернул лицу серьезную мину. — Когда мы первый раз столкнулись — буквально, буквально! — ты мне посоветовала вычислить… А я дельные советы ценю. Логический блок тут же выдал мне все сведения о Полине Лоран, попутно заметив, что данная особа астрономически далека от моего идеала. У меня, кстати, очень толковый блок…
— Оно и видно, — ядовито заметила Полина. — Слишком часто ты им пользуешься. Удачный симбиоз.
Они шутили и насмешничали друг над другом, все дальше уходя от первоначальной дискуссии, от прошлого, от философских обобщений и частностей, и оставался только сад, дразнящие земные запахи, голоса птиц и сумбурный, необязательный разговор. Иногда загадочный и тревожный, как взгляд Полины. Чаще — осторожный, будто шаги охотника. В целом же легкий и стремительный, из тех разговоров, которые оставляют по себе не глыбы смысла, а ощущение. Ощущение радости, что ли…
— Ой, чуть не забыла, — всполошилась вдруг Полина. — У меня в шестнадцать связь с Землей.
Они спустились на первый уровень, прошли мимо пруда, где у кафетерия человек шесть звездолетчиков дрессировали вислоухого щенка. Щенку наука явно не нравилась, он лаял и все норовил удрать в кусты. Дальше, за деревьями, на спортивной площадке глухо стучал мяч.
Полина вдруг остановилась.
— Ты надолго к нам? — отрывисто спросила она, глядя Илье в глаза.
— На месяц, полтора. А что?
— Улетай поскорей. Разберись, в наших делах и улетай. Опасен ты для меня.
— Чем же? — удивился Илья.
— Ты мне тоже нравишься. А это крайне опасно. Это расслабляет. Я привыкла быть свободной. И сильной.
— Интересно, — Илья опустил глаза. — Я только одного не пойму, Поль, почему «тоже»?
— Не смей врать! — сердито сказала Полина. — Вы проповедуете предельную искренность и смелость в общении. Зачем же ты…
— Виноват, — вздохнул Илья. — Наверно, старею. Да, конечно же, ты мне нравишься. Очень нравишься. Ну и что?
