Владимир Владко - Фиолетовая гибель
— Еще вот что нужно сделать…
Она пошарила в кармане своей юбки и вынула из него зеркальце, обыкновенное маленькое зеркальце в пластмассовой оправе, протерла его и приложила ко рту Джеймса.
— Если оно хоть немного затуманится… — прошептала она.
Зеркальце не туманилось. Напрасно Мэджи прикладывала его еще и еще раз ко рту Джеймса, напрасно она с напряжением всматривалась в него, напрасно искали следы дыхания Джеймса и Клайд и Фред, наклонившись к маленькой руке Мэджи, державшей зеркальце.
Его поверхность оставалась чистой и ясной. Джеймс Марчи не дышал!
Когда это стало совершенно очевидным, Мэджи уже не выдержала. Она крепилась все время: ей помогал опыт медицинской сестры. Она предложила взять с собой полотенца, чтобы они служили противогазами; она крепилась все время — и тогда, когда ждала возвращения Клайда и Фреда с телом Джеймса, и тогда, когда искала дыхание Джеймса, прикладывая ухо к его груди, когда пробовала нащупать его пульс, делать искусственное дыхание и массаж сердца, безнадежно всматриваясь в чистую поверхность зеркальца…
А сейчас, когда была потеряна всякая надежда, Мэджи уронила беспомощные руки и горько заплакала. Она плакала навзрыд, как плачут о потере бесконечно дорогого человека, сразу вошедшего в ее жизнь и овладевшего всеми ее симпатиями, милого, славного КоротышкиДжеймса, который так внимательно относился к ней, был таким ласково-предупредительным, неуклюже заботливым и которому она не успела ничего сказать, ничего ответить. И его почему-то уже нет — ведь она это хорошо понимает. Нет, нет, нет… Это слово «нет» повторялось в ее сознании каждое мгновение как безутешное, настойчивое напоминание о том, чего уже никогда не вернешь. И она плакала все горестнее и громче, потому что больше уже ничего не оставалось делать, только плакать, потому что его уже нет, нет, нет…
Ее никто не утешал. Да и кто мог бы заняться этим, если и Фред Стапльтон и Клайд Тальбот были потрясены и ошеломлены свалившейся на них страшной бедой?
Фред судорожно сжимал и разжимал пальцы рук, стискивая их так, что у него белели суставы; он машинально повторял одно и то же: «Ч-черт! Ч-черт!», не находя никаких других слов, да и не пытаясь искать их.
Фред смотрел на тело Джеймса Марчи, на его бледное лицо с остановившимися зрачками, на его распахнутую на груди рубашку и не мог представить себе, что это был конец его друга, вместе с которым он провел столько лет. Этого нельзя было понять, настолько смерть Джеймса была неожиданной, невероятной, нелепой. Еще накануне ночью они спорили, и Фред иронизировал, подсмеивался над неделовитостью Коротышки, его упорным нежеланием оценить практические предложения, которые он ему делал. А сейчас все уже осталось позади, Джеймс ушел в никуда. И этого нельзя было постигнуть!
А Клайд?
Клайд не плакал, и по его виду трудно было бы представить себе всю глубину горя, которое он сейчас переживал. Голубые глаза Коротышки смотрят мимо всего… Но ведь для Джеймса Марчи это «все» было неповторимой, изумительной по красоте жизнью, которую он стремился постичь, понять во всем ее многообразии! Ничто не было для него чуждым, ненужным, незначительным. Он хотел узнать все! Его ненасытная жадность к окружающему миру, к жизни — это было главное, что позволяло ему столько знать, столько понимать в том, мимо чего люди зачастую проходят, не заметив. Ты столько знал, Коротышка, мой милый, дорогой мой! Почему же ты сделал это, почему ты погубил себя своей неосторожцостыо?.. Потому, что хотел узнать еще больше?.. Тебе надо было возиться с твоей космической плесенью, так? А, проклятая!
Он обернулся в сторону огромного кедра, под которым лежал черный метеорит. Отсюда, издали, нельзя уже было рассмотреть, что происходило с ним. Метеорит лежал под кедром, в глубокой тени его ветвей. Где-то внутри его была эта проклятая плесень. От нее временами доносилось сюда слабое, едва заметное дыхание, в котором судился все тот же удушливый запах. Нет, не чудился — этот запах действительно был в ней, и он убил Коротышку-Джеймса! Погубил того, кто по своей мягкости и деликатности не смог бы причинить вреда никому, даже злейшему врагу, если бы такой у него был… Проклятая фиолетовая плесень! Ну погоди! Погоди, больше ты не будешь вредить никому! Я ручаюсь тебе за это!
И Клайд хмуро и решительно сказал, заставив вздрогнуть и Фреда и все еще плакавшую Мэджи:
— Ну что ж. Тут больше делать нечего. Надо перенести тело Джеймса в лагерь. А тогда…
Он не закончил, оборвав фразу. Но жесткий, отрывистый его голос прозвучал как открытая непримиримая угроза.
25
Тело Джеймса Марчи покоилось в палатке Клайда Тальбота. На чистой белоснежной постели, прикрытое такой же белой простыней, оно казалось странно маленьким, словно уменьшившимся в размерах. Лицо его приобрело мягкое, спокойное выражение: казалось, Коротышка мирно спал с закрытыми глазами, спал как ребенок, которому почему-то решили приклеить кудрявую бородку. И если бы не мертвенная синеватая бледность, проступавшая на лбу и щеках, если бы не прозрачная бескровность губ, то впечатление глубокого, безмятежного сна так и оставалось бы полным.
Клайд не отрываясь смотрел на Коротышку. Ему казалось, что все это дикий, сумбурный, нелепый кошмар, что Джеймс Марчи вот-вот встанет, улыбнется своей доброй и ласковой улыбкой. Он пошарит рукой у изголовья постели и спросит, куда задевались его очки, а потом протрет их, наденет, старательно заправляя заушники, и, конечно же, помчится к своей палатке, чтобы немедленно узнать, как обстоят дела с плесенью… Нет, не встанет Джеймс, не появится на его лице обаятельная сконфуженная улыбка, и ничего он больше не узнает!
«Зато я хорошо знаю, что мне надо делать», — подумал Клайд. Он тихо вышел из палатки, оставив в ней Фреда и Мэджи с прижатым к глазам мокрым платком.
Солнце поднималось к зениту. В мареве нагретого воздуха дрожали очертания леса. Над ним нависала серая туча, одна среди чистого неба. Она пришла сюда, очевидно, с гор, она остановилась над лесом и не двигалась дальше как пригвожденная. Было что-то странное в контрасте между ясным голубым небом, по которому все выше взбирался огненный мяч солнца, и этой неподвижной серой тучей, повисшей над лесом, как зловещее предзнаменование, сулившее проливные дожди и непогоду.
Клайд пожал плечами. Он захватил большую охапку хвороста, приготовленного накануне, и свалил ее в погасший костер. Затем он чиркнул спичкой и поджег мелкие ветки. Они вспыхнули яркими язычками прозрачного жаркого пламени, лизнули раз и другой более крупные ветки, которые занялись почти так же мгновенно. Еще несколько секунд, и костер разгорелся почти без дыма. Клайд задумчиво смотрел на бушевавшее пламя. Оно стреляло и обдавало жаром.
