Сара Кроссан - Побег в Секвойю
— А Джо? — раз уж я начала задавать вопросы, то решаю спросить заодно и про нее.
— Ее я встретил в Роще. Она убежала, поэтому сейчас из нее сделали учредителя.
Мне совсем не хотелось клонить разговор в эту сторону. Он отпускает мою руку. Тонкий луч света проникает в проход, в этот же момент меня обдает ледяным порывом ветра.
— Туда, — говорит Абель и выводит меня наружу.
Главное здание мы оставили позади, но Абель вновь и вновь подозрительно оглядывается. Мы подходим к зданию, окна которого настолько узкие, что это уже кажется абсурдом.
— Загляни внутрь, — шепчет Абель. Меня начинает подташнивать. Если я сейчас туда загляну, то увижу то, что потом навсегда останется в моей голове. Одним глазом я прижимаюсь к окну.
Внутри находится ярко освещенный стационар, со стоящими в два ряда друг против друга кроватями, на которых лежат крепко связанные люди, одетые в изношенные рубашки.
У всех изо рта и из носа торчат шланги, а в руки вставлены иглы от капельниц. Все это присоединено к шипящим аппаратам рядом с кроватями.
В помещении раздается громкий писк. Медсестра вскакивает из-за стола и спешит к одной из кроватей, чтобы что-то подкрутить в аппарате.
Писк сменяется стоном. Сестра равнодушно смотрит на кровать и возвращается к столу.
Я опускаюсь на землю рядом с Абелем.
— Ничего не понимаю, — говорю я.
— Это испытательная лаборатория. Наблюдая за функциями органов, они установят им точный рацион кислорода. Таким образом, Ваня исследует, какие химические условия могут предотвратить удушье.
Я снова заглядываю внутрь, чтобы найти Мод и Брюса, но все находящиеся там выглядят одинаково истощенными, так что лица невозможно узнать.
— Как долго они оставляют их в таком состоянии? — Абель медлит с ответом, и я в конце концов даю сама себе ответ. — Они проводят эксперименты над людьми до тех пор, пока они не умрут? — В принципе я этого и ожидала, но уверенность в чем-то, это все-таки другое. — А как Ваня объясняет другим полнейшее исчезновение этих людей и то, что их никто никогда больше не видит?
— Ты же слышала, что она рассказывала в оранжерее. То, что учредители посвящают их жизни медитации, и их энергию нельзя загрязнять.
— И люди ведутся на это?
— Некоторые да, а другие даже и не задумываются об этом. — Меня это не удивляет, звучит не невероятней той идеи, что деревья могут расти только в биосфере. Люди поглощают то, что им подадут.
— Там еще кое-что, — говорит он и ползет к другому окну.
Комната заполнена кроватками для младенцев и манежами. В кресле-качалке спит медсестра с младенцем на руках.
Дети плачут, пыхтят и апатично лежать. Никто из них не подключен к шлангам, но большинство из них усеяны приклеенными пластырями и синими пятнами.
Св изгом ребенок садится в кроватке, глаза полны слез. Медсестра открывает только один глаз.
— Тссс, — шипит она.
— Они начинают с пятнадцати процентов кислорода в воздухе, — шепчет Абель, — а затем опускаются все ниже, пока дети не подают признаков удушья. Затем их подключают к кислородному ящику. Тренировка.
Я снова смотрю в комнату. Все младенцы пристегнуты к кроваткам.
— Где же матери? — спрашиваю я. Младенец той девочки из памяти тоже здесь?
— Ваня верит, что все эти дети принадлежат ей. Матери остаются в главном здании. Более взрослые дети живут этажом выше. Если они доживают до двенадцати лет, они тоже переходят в главное здание. Ваня занимается этим уже восемь лет. Она верит, что выращивает более превосходящую человеческую расу.
— Она безумна.
Тень внутри направляет на нас свет.
— Нам нужно было оставить шторы, — говорит грубый голос. Свет становится тусклее. Я вжимаюсь в стену.
— Ты привел Джо сюда и уговорил нас остаться, несмотря на то, что ты знал об этом, — шиплю я.
— Джо нужно было где-то родить младенца. И весь размах не был до конца мне ясен, пока Джо не рассказала мне обо всем несколько дней назад.
— Она знала?
— Макс поведал ей об этом, после ее возвращения, с огромным удовольствием, — с отвращением рассказывает он.
— И что теперь? — спрашиваю я. Окна слишком узкие, чтобы попасть в здание, и нам вряд ли удастся просто так прогуляться через дверь.
— У Макса есть ключи, — говорит он. — Если бы могли их получить... — он не успевает договорить.
— Это должно быть шутка? — Макс не тот тип, который оставляет ключи лежать на открытом месте.
— Это единственная возможность, Алина, — говорит он. Он звучит решительно, однако ему легко говорить, так как его жизнь не поставлена на кон.
— Итак, если мы делаем это, мы не оставляем никого из основателей. А детей тем более.
Абель таращит на меня глаза.
— Что? Нет. Мы вряд ли сможем вынести их всех. Тогда нас определенно схватят.
Я останавливаюсь, так как младенец начинает плакать. Крик становится громче и громче, пока не стихает совсем, а затем и ночь снова успокаивается.
— Ты веришь, что мы поможем тебе спасти Джо и больше никого? — Абель качает головой, осознавая свою вину.
— Ты все это время был влюблен в нее? — спрашиваю я.
Он вздыхает.
— Это совсем не так. Джо — моя лучшая подруга. Я знаю ее всю жизнь. У нас с тобой никогда не было времени познакомиться поближе. Если бы мы это сделали...
Мне хочется сказать Абелю, чтобы он шел к черту. Если он думает завлечь меня таким обещанием, то он действительно меня не знает.
— Давай вернемся назад, пока кто-нибудь не заметил, что нас нет, — говорю я. — Завтра я скажу всем, что нужно делать.
Мы спешим через дверь, обратно в главное здание. Абель крепко держит меня за руку. Его прикосновение заставляет мое сердце биться быстрее, и я готова сама себе дать пощечину за это.
— Почему ты все время строишь из себя человека, прошедшего огонь и воду? Тебя нелегко любить.
Поначалу мне стало смешно, но затем я пришла в бешенство и так грубо его оттолкнула, что он отшатнулся назад. Он не имеет никакого представления, что мне из-за него пришлось пройти, потому что он лгал и дал себя схватить.
— Мне уже не хватает сил, — раздраженно говорю я. — Сейчас я буду концентрироваться только на одном этом деле, а потом уйду из этого бизнеса по спасению мира. После этого мы, может быть, поговорим о том, достойна ли я любви. Понял?
БЕА
Мастерская Оскара на чердаке утопает в картинах и рисунках. На полу и стенах разбрызганы краски всех цветов радуги. На мольберте лежит большой лист, на котором намазаны толстые, беспорядочные линии красного и серого цветов.
