Джеймс Ганн - Внемлющие небесам
«Послушай-ка, сынок, ты видишь мир оазисом спокойствия, доброжелательства и благоприятных возможностей, где возведены в закон правила честной игры. Но мир не таков. Если ты и впредь будешь продолжать думать так, то рано или поздно хорошенько вляпаешься во что-нибудь скверное своей черной задницей». И наверняка Джон ответил бы на это: «Отец, хватит тебе рассуждать, как черномазому!»
***
Уайт оторвал взгляд от рисунка и взглянул Макдональду в глаза.
– У вас есть сын? – спросил он и поздно спохватился: задав такой вопрос, он кое-что упустил из виду. Почему он не спросил «есть ли у вас дети?» И это в то время, когда единственный ребенок является нормой. Впрочем, может, Макдональд и не обратит на это внимание.
Лицо Макдональда подобрело.
– Есть, – произнес он.
Все-таки он понял.
– Мы очень похожи, – проговорил Уайт. – Сюда я приехал с сыном.
– Я знаю, – ответил Макдональд.
– Он исполняет функции моего личного секретаря. Весьма интересуется вашей Программой, – слушал Уайт собственный голос.
– Знаю, – вновь сказал Макдональд.
Уайт поспешил продолжить.
– Не знаю, как бы я обходился без него, – произнес он, и у него это вышло как-то просительно. А может, на самом деле подразумевалась какая-то скрытая просьба?
– Моему сыну недавно исполнилось восемь месяцев, – сообщил Макдональд.
Уайт удивленно поднял брови.
Макдональд рассмеялся.
– Я привык к ожиданию, а сына пришлось ждать почти столько же, сколько и послания.
Уайт попытался представить, как Макдональд провел здесь – среди всех этих холодных, безмолвных механизмов и устройств, с их чужими запахами – столько лет в ожидании послания со звезд, которое никак не приходило, в напрасном вслушивании, почти полвека. Вздор! Снова сантименты! Не такой он человек. К тому же этой Программе пятьдесят лет, а Макдональд здесь всего лет двадцать, а еще он инженер и должен любить машины, их запахи и шум. Всего двадцать лет…
И вот послание, наконец, пришло, хоть и останется оно безответным. Уайта вновь захлестнула волна сочувствия Макдональду и всем остальным, посвятившим жизнь прослушиванию.
– А вы не похожи на человека, которому сообщили, что дело всей его жизни останется незавершенным, – проговорил Уайт.
Макдональд улыбнулся.
«Эта улыбка, – подумал Уайт, – должно быть, оставалась с ним все эти долгие годы безрезультатного прослушивания».
– Я ждал очень долго, – сказал Макдональд. – Капеллане – тоже. Подождем еще. Сколько потребуется. Вот только есть у меня надежда, вы измените свое решение. И она перерастет в уверенность, ведь вы еще здесь и пока еще слушаете.
– Просто я должен делать это, – ответил Уайт.
Макдональд промолчал.
А мог бы и сказать: «Мистер президент, вы ничего нам не должны. Наоборот, это мы в долгу перед вами за вашу самоотверженность», – подумал Уайт, испытывая короткий прилив раздражения, но тотчас отбросил эту мысль как инфантильную.
– А остальные слова, – произнес он, – те самые, которые пропустили… как с ними?
– Если это вообще слова, – Макдональд указал на два символа внизу картинки, под «яйцом». – Вот эти, внизу дублируют слово из верхнего угла. Возможно, они означают «солнце».
– А другое слово внизу?
– Пока не знаем, – ответил Макдональд. – Возможно, – «более яркое солнце». Обратите внимание: солнце слева внизу из каждого угла испускает лучи. А у находящегося вверху – лишь единственный намек на излучение. Может, удаленное солнце горячее, и нам пытаются об этом сообщить, на той случай, если объем наших астрономических знаний окажется достаточным и позволит различить эти солнца на таком расстоянии.
Уайт снова всмотрелся в рисунок.
– И все это из одних только точек?
– Как вы удачно заметили, это криминалистическая загадка, детективный ребус. Мы, как детективы, собираем улики, и таковых уже предостаточно. Кроме того, мы располагаем превосходной исследовательской аппаратурой. – Он показал на стену, за которой находился компьютерный зал. – Здесь собраны вся история и литература, – все дошедшие до наших дней тексты, причем на всех языках. Все, что делается и обсуждается в Программе, также записывается. Как раз для этого и предназначен компьютер. Он обучается, сопоставляет, интерпретирует, переводит, хранит, шифрует и дешифрует коды. Вот только мы, ясное дело, не занимаемся криптографией, скорее наоборот: антитайнописью. Разрабатываем код, не понять который оказалось бы делом невозможным.
– И наш разговор накануне, когда вы звонили, – полувопросительно проговорил Уайт, – он тоже записан.
– В любой момент можно изъять информацию устным приказанием или стереть из памяти распоряжением, введенным в печатной форме.
Уайт безразлично махнул рукой.
– Не имеет значения. Что бы я ни сделал и ни сказал, – все фиксируется, и по истечении срока моего президентства разные люди – ученые и историки – так или иначе все выудят и рассуют по своим архивам… Но я так и не понял, какой смысл в посещении обсерватории Иеремией.
Макдональд помолчал, мысленно что-то взвешивая.
– До последнего времени – я имею в виду получение послания – Программа не содержала секретов. Пожалуй, основной моей обязанностью является поддержание ее в жизнеспособном, рабочем состоянии. Один из способов достижения этого заключается в информировании общественности, что мы и делаем, подчеркивая везде и постоянно значение и актуальность наших усилий.
«Именно этим ты и занимаешься сейчас со мной», – подумал Уайт, а вслух спросил:
– Обработка общественного мнения? Реклама?
– Верно, – подтвердил Макдональд.
«Что да, то да, – подумал Уайт. – Все, кто занят в сфере управления, обязаны постоянно помнить об этой стороне дела, если хочешь управлять успешно, непременно следует добиться общественного признания того, чем занимаешься. Да, общественное признание путем общественного понимания».
– Информация? – опять спросил Уайт.
– Как раз это мне наиболее импонирует, – подтвердил Макдональд.
– И мне тоже, – признался Уайт.
Открылась дверь, и заглянул Джон.
– Мистер президент, информация из Хьюстона.
– Давайте посмотрим, – сказал Уайт.
Макдональд нажал кнопку на столе. Глядя, как прямо перед ним зажигается знакомый экран, Уайт заметил:
– Терпеть не могу всего этого.
– Я тоже, – сообщил Макдональд. – Отфильтрованная информация неизбежно утрачивает большую часть своей ценности.
Слегка удивленный Уайт взглянул на собеседника, но тут экран ожил. Открылся вид с воздуха, – наверное, съемки велись с вертолета, зависшего над улицей у храма в Хьюстоне. По улице – туда и обратно – вышагивала толпа мужчин и женщин с транспарантами. Слова на плакатах из-за расстояния разобрать было невозможно, но уже минуту спустя камера дала их крупным планом:
