Генрих Альтов - Фантастика-1967
— Достижим ли полет человека за пределы солнечной системы? Точнее — межзвездный перелет?
Он пожал плечами.
— По-моему, всесторонне доказана нецелесообразность полета к звездам.
— Значит, он недостижим?
— Недостижим, поскольку нецелесообразен.
— А я считаю, что если бы возникла возможность такого полета — техническая возможность, понимаешь? — то появилась бы и целесообразность. Возможно — достижимо. Невозможно — недостижимо. Вот и все.
— Ты слишком категоричен, — сказал узколицый. — Была ведь возможность достичь расцвета цивилизации роботов, но человечество сочло это нецелесообразным, и началась знаменитая кинороботомахия. Главное условие — целесообразность.
В общем его логику сочли сильнейшей. Он набрал пятьдесят шесть очков, а я сорок восемь. Не дотянул по части интеллекта…
Сверившись с нашими номерами, жюри возвестило:
— Леон Травинский победил Улисса Дружинина.
Мы вместе сошли с помоста.
— Так ты — Леон Травинский, поэт? — сказал я. — А я-то думал, он — дядя в летах.
— Нет, я молодой едок. — Он засмеялся.
— Беру свои слова обратно, — сказал я. — Не обижайся.
— Не обижаюсь. Запиши, если хочешь, мой номер видеофона.
Тут его окружили девушки, и он махнул мне рукой на прощанье.
Робин еще состязался. Я выпил под навесом кафе-автомата стакан рейнского вина. Вдруг я понял, что меня томило и что нужно сделать. Я прямиком направился к кабине объявлений и набрал на клавиатуре: «Андра, жду тебя у Западных ворот».
Она пришла запыхавшаяся и сердитая.
— Ты слишком самонадеян. Подруги меня уговорили, а то бы я ни за что не пришла.
— У меня не было другого способа разыскать тебя. — Я взял ее под руку и отвел в сторонку, чтобы нас не сбила с ног толпа, повалившая с очередного аэропоезда. — Когда ты успела так вырасти? Мы почти одного роста.
— Ты всенародно вызвал меня для того, чтобы спросить это?
— Я потерпел поражение и нуждаюсь в утешении.
Она с улыбкой посмотрела на меня.
— Ты слышала, как я пел?
— Нельзя было не слышать. — Теперь она смеялась. — Ты пел очень громко.
— Я старался. Мне хотелось, чтобы жюри оценило тембр моего голоса.
— Улисс, — сказала она, смеясь, — по-моему, ты совершенно не нуждаешься в утешении.
— Нет, нуждаюсь. Ты была на выставке?
— Конечно, — А я не был. Пойдем, просвети меня, человека с Луны.
Она нерешительно переступила с ноги на ногу. Но я уже знал, что она пойдет со мной. Очень выразительно было ее резко очерченное, как у матери, лицо под черным крылом волос. А вот глаза у нее отцовские, серые, в черных ободках ресниц. Хорошие глаза. Немного насмешливые, пожалуй.
В первом павильоне шли рельефные репродукции старых кинохроник. Пожилые лысеющие люди в старинных черных пиджаках подписывают Договор о всеобщем разоружении. (Тот далекий день с тех пор и отмечается как Праздник мира). Солдаты в защитных костюмах демонтируют водородную бомбу. Переоборудование стратегического бомбардировщика в пассажирский самолет — заваривают бомбовые люки, тащат кресла…
«Восстание бешеных» — горящий поселок под огнем базук, автоматчики, спрыгивающие с «джипов».
Счастье, что удалось тогда их отбросить от ядерного арсенала…
«Поход за спасение христианской цивилизации», повешенные за ноги на площади европейского города, танк у портала кафедрального собора… «Лесная война» в Азии…
Черные каски, голубые каски…
И демонстрации. Ох, какие могучие, какие нескончаемые демонстрации! Они-то и преградили дорогу фашистам, бешеным. Вот оно — массы вышли на улицы. Пикеты у парламентов, всеобщие забастовки, лавина плакатов, народный контроль… Воистину — державная поступь истории…
Я засмотрелся. Все это читано, пройдено в школьном курсе истории, но когда видишь ожившие образы прошлого… вот эти напряженные лица, разодранные в крике рты, неистовые глаза… то, право же, сегодняшние наши проблемы тускнеют…
— Улисс. — Андра тронула меня за руку. — Ты прекрасно обойдешься без меня. Я пойду.
— Нет! Сейчас мы пойдем дальше. Туда, где тебе интересно.
— Мне и здесь интересно, но я уже была… — Она умолкла, глядя на меня. — У тебя странный вид, Улисс.
— Пойдем. — Я счел нужным кое-что ей объяснить. — Понимаешь, Андра, я подумал сейчас, что мы… мы должны сделать что-то огромное… равноценное по важности их борьбе…
— Ты разговариваешь со мной, как с маленькой. Разве это огромное не сделано? Разве не построено справедливое общество равных?
— Я не об этом. Понимаешь, нам уж очень спокойно живется. Очень уютно в наших домах и садах.
— Чего же ты хочешь? Нового неравенства и новой борьбы?
— Конечно, нет. Но с тех пор, как создано изобилие продовольствия, мы обросли жирком. Мы очень благополучны. Очень сыты.
— Теперь понимаю: ты хочешь устроить небольшой голод.
— Да нет же! — Мне было досадно, что я никак не мог ей объяснить. Впрочем, я и сам толком не понимал, чего мне надо. — Послушай. Только не торопись, все равно я тебя не отпущу. Вот на Венере что-то произошло, и поселенцы стали возвращаться на Землю — ну, сама знаешь. И сразу со страхи: через полвека, через сто лет на планете станет тесно. Ах, ах, придется потесниться, придется вырубать сады!
— Но это же действительно очень серьезная проблема — перенаселение. Что хорошего в тесноте? По-моему, она ничем не лучше голода.
— Я и не говорю, что лучше. Когда-то умели решать проблемы широко, с размахом. Вспомни ту же кинороботомахию. Вот и теперь надо так. Угроза перенаселения? Пожалуйста — добровольцы покидают Землю и уходят в космос. За пределы Системы.
— Так бы сразу и сказал! Я слышала, как ты спорил с Травинским. Странный ты, Улисс! Уйти на десятки лет в космос и вернуться с информацией, которая никому не будет нужна, потому что земное время намного тебя опередит, — ну, что тут говорить! Давно доказана бессмысленность таких полетов.
— Бессмысленность?
— Да. Нецелесообразность, если хочешь.
— Вот, вот, — сказал я с неясным ощущением душевной горечи. — Только это я и слышу сегодня. Рабы целесообразности — вот кем мы стали…
В следующем павильоне были выставлены полотна, писанные в новомодной полисимфонической манере. Мне понравилось одно из них — «Шторм на Адриатике».
От полотна отчетливо исходил запах морской свежести, я слышал посвист штормового ветра, обвалы воды — это было здорово!
Забормотал динамик. Я поморщился — он мешал слушать картину. Андра схватила меня за руку.
