Сергей Борисов - Искатель. 2009. Выпуск №09
Отбросив пустую бутылку, Андрей взял ковшик и снова стал вычерпывать из плота воду. Почти справившись с этим, потому что осушить все до конца было в принципе невозможно, он выглянул наружу. Да-а, картина безрадостная: волны, волны, ничего, кроме алчных волн. Он высунулся по пояс и задрал голову. Тучи, взявшие в полон небо, его не занимали, чего не скажешь о лампочке на куполе плота. Маячок мигал алым цветом. Значит, работает и радиобуй, призывая профессиональных спасателей или хоть кого-нибудь, согласного принять на себя эту роль.
Потом Андрей озаботился вешкой, которая по идее должна была волочиться за плотом. Судя по тому, что тот не крутился волчком и, соскальзывая по склону очередной волны, всякий раз тормозил, вешка — диск-поплавок, удерживающий у поверхности небольшой плавучий якорь, — была на месте.
При аварийном сбросе плота вешка выскакивала из креплений, трос разматывался на всю длину… Этот трос, точнее, его крепление к плоту, Андрея и беспокоил. Он посмотрел налево, направо и увидел, как трос крепится к плоту — с помощью оплетенного веревкой стального карабина, пристегнутого к одной из петель на борту. Оптимальным этот вариант назвать было никак нельзя, потому что при рывках петля натягивалась, деформируя прорезиненную оболочку плота. А если рывок будет очень сильным, что тогда? Тогда одно из трех: порвутся или трос, или петля, или надувная камера. Последнее означало, что плот потеряет по меньшей мере треть своей плавучести…
Андрей дотянулся до петли, подергал. Пока вроде бы все нормально. И все-таки что-то надо придумать, сюрпризы ни к чему, особенно неприятные. Но это потом, когда поутихнет, сейчас вытаскивать вешку с прикрепленным к ней якорем нельзя. Плот так закружит, что никакой вестибулярный аппарат не выдержит. И скорость дрейфа возрастет, как возрастет и опасность опрокидывания.
Оставив все как есть, Андрей вернулся под полог и тщательно пришнуровал шторку. Вода по ее краям все равно сочилась, но это были слезы по сравнению с тем, как хлестало раньше.
Баро спал, свернувшись калачиком. Смотри, как его от «микстуры» разморило, даром что одежда мокрая насквозь и ноги босые. Слабак!
«Знаешь что, любезный, — одернул себя Андрей, — а ведь этот слабак тебе жизнь спас».
Он порылся в боковых карманах и довольно быстро нашел то, что искал. С подачи яхтсменов начала девяностых этот кусок особой синтетической ткани размером два метра на полтора стали называть «космическим одеялом». Было «одеяло» серебристого цвета и, натянутое поверх купола плота или на носу спасательной шлюпки, могло пускать тысячи солнечных зайчиков, призванных привлечь внимание к терпящим бедствие. Однако чаще «одеяло» использовалось по прямому назначению: завернувшийся в него мог не опасаться переохлаждения, согревая себя, будто в коконе, собственным теплом. Многие спортсмены после длительного пребывания в воде, именно с его помощью смогли уберечься от переохлаждения, ведь даже у экватора температура воды редко превышает 20 градусов.
Укутав «одеялом» ноги американца, Андрей прикинул, сможет ли вытянуться рядом с ним. Пожалуй, сможет, если, конечно, обнимет Говарда, как жену любимую… Он попытался, не испытывая при этом ни малейших терзаний, связанных со своей традиционной ориентацией, и у него не получилось. На двух спящих плот рассчитан не был. С внутренним диаметром около двух метров он вообще не был рассчитан на то, чтобы предоставить находящимся на нем возможность такого комфортного времяпрепровождения. Да и мудрено это было в принципе — спать: при качке, непрекращающихся ударах волн, всепроникающей влаге, к тому же на пружинящем полу. Для того чтобы забыться сном в таких условиях, нужно смертельно устать, как Говард, и, желательно, получить порцию спиртного, чтобы ослабить натянутые нервы. Андрей представил, что творилось бы на плоту, если бы они оказались на нем в разгар бури, а не сейчас, под занавес, когда волны положе и ветер тише. С чем сравнить? Только с тренажером для космонавтов!
Он сел, привалившись спиной к надувному борту, обхватил себя руками и закрыл глаза. Его замутило, во рту появился привкус желчи и морской воды, хотя Андрею казалось, что он выхаркал ее всю без остатка. Глаза пришлось открыть. Под тентом становилось все темнее. На океан опускалась ночь.
Андрей вспоминал все, что знал, что читал о людях, потерпевших кораблекрушение и оказавшихся на плоту или в утлой лодчонке посреди океана. Знал он довольно много, потому что такие книги-исповеди регулярно издавались и, естественно, оказывались в его руках.
Прежде всего, конечно, Ален Бомбар, по доброй воле переплывший на надувной лодке Атлантику, чтобы доказать своим примером: человек может сохранить разум и волю даже в самых непригодных дня жизни условиях.
Потом семья Робертсонов. Кит потопил их яхту, после чего шесть человек провели на плоту и крошечном ялике тридцать восемь дней. Или тридцать девять?
Яхту супругов Бейли тоже протаранил кит. На двух резиновых плотах они продержались в океане сто девятнадцать дней. Или сто двадцать?
Были уникальные случаи в годы Второй мировой войны. Так, один моряк по имени Пун Лим, спасшийся с торпедированного корабля, пробыл в океане сто тридцать дней — или сто тридцать один? — установив тем самым абсолютный рекорд одиночного пребывания в океане. Вынужденного, не добровольного, естественно.
Наконец, Стивен Каллахэн, потерявший свою яхту приблизительно там же, где пошли ко дну «Снежинка» и «Северная птица». Дрейф Каллахэна к Антильским островам продолжался семьдесят шесть суток. Да, семьдесят шесть, это Андрей помнил точно.
А плот у Каллахэна, между прочим, был похуже, чем у Говарда, хотя и той же фирмы — «Эйвон». После того трагического плавания конструкторы внесли существенные изменения в конструкцию, так что теперь плоты, которыми были снабжены большинство яхт-участниц трансатлантической гонки, назывались «Эйвон-фаворит». Хотя у Андрея, по скудости средств, был плот отечественного производства, неказистый, тяжелый, но по надежности не уступающий импортному, потому как сделан был для военно-морского флота. Там красота не главное, там иные категории в ходу. Но где он, его плот? Где-нибудь в миле-другой от упокоившейся на дне морском «Птички» — и в паре миль от поверхности.
Когда в Плимуте инспекторы гонки осматривали снаряжение яхтсменов и в том числе спасательные плоты, Андрей не поленился и, испросив на то разрешение у соседа-норвежца, полюбопытствовал, что представляет собой «Эйвон-фаворит». Все было разумно, грамотно. Две круговые камеры скреплялись между собой и одна над другой в два яруса. Противоположные точки верхней камеры соединялись надувной аркой для растягивания тента. Пол тоже был сделан надувным с закрепленным под ним объемистым мешком, который, заполняясь водой, придавал плоту необходимую остойчивость. Все камеры — и круговые, и арочная, и пол — были разделены на отсеки с предохранительными клапанами для стравливания избыточного давления, образующегося при нагревании баллонов солнечными лучами, и подкачки камер с приходом вечерней прохлады. Для этого в снаряжение плота, убранное в карманы, был включен насос, более всего напоминающий примитивную пляжную «лягушку». Только если «лягушку» кладут на землю и с увлечением топчут ногами, то помпу плота надо сдавливать руками, что малоэффективно и утомительно. Но в целом «Эйвон-фаворит» Андрею понравился — красивая штука, даже изящная. Но. запах! Смердело от плота изрядно: тальк, клей, еще какие-то гадостные ароматы — жуткое амбре.
