Джон Варли - Фея
Впрочем, когда дело дошло до кухни, все четыре титаниды твердо встали всеми четырьмя ногами на землю и отодвинули молодых людей подальше от столь важного занятия. Готовили титаниды почти так же несравненно, как и пели. Для этого первого дня похода они чуть не с головами зарывались в поклажу, доставая продукты, которые лучше было поскорей израсходовать — отборные лакомства, специально захваченные, чтобы съесть сразу. Они разожгли костер и окольцевали его гладкими камнями, затем разобрали медные кухонные принадлежности и занялись той магией, которая только титанидам и доступна — которая позволяет им обращать свежее мясо и рыбу в чудеса импровизации.
Вскоре плоды их трудов уже можно было различать по запаху. Рассевшись там же, на вершине утеса, Габи стала наслаждаться ожиданием трапезы, впервые за долгое время не испытывая никакого беспокойства. Память вернула ее к куда более простой пище, которой она довольствовалась много лет назад — когда они с Сирокко, оборванные и избитые, неуверенные, что доживут до завтра, были так близки друг другу, как только могут быть близки два человека. Теперь эти сладостные воспоминания чуть горчили, но Габи прожила достаточно долго, чтобы понять: чтобы выжить, надо держаться простого и доброго. Она могла бы сейчас раздумывать, что было не так с того самого дня до сегодняшнего, могла бы тревожиться за Сирокко, которая сейчас металась в своей палатке и размышляла, как бы извлечь спиртное из седельных вьюков Псалтериона. Но вместо этого Габи принялась вкушать аромат добрых яств, слушать, как умиротворяющий шум дождя мешается с пением титанид, и ощущать понемногу задувающий с востока долгожданный прохладный ветерок.
В свои сто три года Габи опять пустилась в очередной поход, который, вполне могла не закончить. В Гее никому не давали страховых полисов — даже Фее Титана. И уж конечно, такого полиса не дали бы этой язве Габи — свободной художнице, которую Гея терпела только потому, что на нее можно было положиться скорее, чем на Сирокко.
Подобные мысли Габи не тревожили. Конечно, она останется жива и здорова. Было время, когда казалось, что ее нынешний возраст будет просто непереносим, — но теперь она знала, что в душе столетние всегда молоды; ей же просто посчастливилось и выглядеть, и ощущать себя молодой. Габи видела себя шестнадцатилетней девчонкой в горах Сан-Бернардино, где с нею были только костер и телескоп, причем и тот и другой — творения ее собственных рук. Вот она дожидается, пока стемнеет и выглянут звезды. Чего же еще человеку просить от жизни?
Габи знала, что расти духовно она больше не будет. Она на это и не рассчитывала. Возраст, выяснила она, приносит больше опыта, больше познаний, больше перспектив; он приносит множество всякой всячины, которую человек, скорее всего, может накапливать вечно, — но кривая мудрости, раз достигнув плато, уже обречена идти параллельно оси абсцисс. Если Габи одолеет свое второе столетие, больших перемен она ожидать не будет. До восьмидесятилетия она еще испытывала некоторое беспокойство, но дальше она уже ни о чем не тревожилась. К тому же хватало повседневных забот.
И в тот день была забота, разрешение которой все приближалось.
Взглянув на расхаживающую вокруг костра Робин, Габи глубоко вздохнула.
Яства соответствовали обычным высоким титанидским стандартам — но с одной, в буквальном смысле, кислой нотой. В титанидской кухне обычно использовалась одна очень сильная пряность, полученная из размолотых и особым образом приготовленных зернышек голубого фрукта размером с арбуз. В песнях титанид для фрукта имелось очень элегантное название, но люди обычно звали его гигалимоном. Внутри он был белый и зернистый, нескольких зернышек хватало для любого рецепта.
Когда еда была уже почти готова для раскладывания на тарелки, Псалтерион внезапно отвернулся от котла, сплюнул овощи на землю и сморщился. Титаниды лишь вопросительно на него посмотрели. Тогда он просто протянул ложку, Валья приложила к ней язык и скорчила гримасу.
Не слишком много времени ушло на то, чтобы выяснить, что кожаная сумка, на которой стояла пометка «СОЛЬ», на самом деле содержала в себе концентрат гигалимона. Сумку купила Фанфара. Заключение, выработанное четырьмя титанидами сообща — после почти скандальных дискуссий, — было следующим. Торговец — некий бывший текилаголик по имени Кифаред — по какой-то причине решил сыграть с экспедицией Феи дурную шутку.
Никого из титанид шутка эта не развлекла. Скорее — напротив. Габи подумала, что невелика беда — пусть даже пришлось выбросить целый котел овощей. Соли у них все равно было навалом — и превосходной. Тщательная проверка остальной провизии никаких подмен не выявила. Но у титанид порча кушаний считалась тяжким грехом. Ни одна из них не могла понять, зачем Кифареду это понадобилось.
— Уж я позабочусь по возвращении его об этом спросить, — мрачно пообещал Псалтерион.
— Хотелось бы мне тоже быть где-то неподалеку, — отозвалась Валья.
— Да что вы такую бучу заварили? — недоумевала Габи. — Просто шутка. И довольно безвредная. Порой вы, ребята, кажетесь мне слишком трезвыми. И я рада, когда хоть кому-то из вас удается выкинуть номер.
— Мы вовсе не против шуток и номеров, — возразила Фанфара. — Мне лично они нравятся не меньше, чем кому бы то ни было. Но эта шутка… слишком дурно попахивает.
Хотя процесс старения Габи и миновал, все же одно в ней менялось с годами все больше и больше. Ей требовалось все меньше сна. И сейчас двух часов из двадцати хватало с избытком. Часто она бодрствовала по шестьдесят-семьдесят оборотов подряд — и без каких-либо болезненных последствий.
Титаниды говорили, что Габи с каждым годом становится все больше подобна им — и скоро совсем лишится своей скверной привычки.
Причины этого ее не занимали. Так или иначе, Габи решила, что в этом лагере она обойдется без сна. Тогда она уединилась, побродила какое-то время по берегу реки, а когда вернулась, в лагере уже стояла тишина — если не считать басовых, гудящих песен отдыхающих титанид. Они расположились у костра — четыре неправдоподобно гибких комических кошмара — руки заняты какой-то маловажной работой, все погружены в собственные мысли. Валья лежала на боку, опираясь на локоть. Фанфара устроилась на спине, и ее человеческий торс составлял теперь одну линию с остальным телом, а ноги были согнуты будто у щенка, ожидающего, чтобы ему почесали брюшко. Из всего, что могли делать титаниды, такое положение Габи находила самым забавным.
Меж деревьев на некотором отдалении от костра разбиты были четыре палатки. Габи прошла мимо своего свободного убежища. В следующем тяжелым сном спала Сирокко. Фея выпила в себя два глотка спиртного и целый океан кофе. Но Габи знала, что мечется и ворочается она вовсе не от кофе.
