Владимир Немцов - Осколок солнца
Ненавидящими глазами Нюра следила за каждым ее движением. Вот подошла к зеркалу, поправила волосы; не желая красить губы, слегка покусала их, чтоб покраснели, перевернула флакон духов и влажной пробкой провела за ушами; щеточкой пригладила брови и, улыбнувшись своему отражению, повернулась к Нюре.
— Если все будет хорошо, то откроется новая лаборатория. Поедете с нами, Анечка?
— С кем это? — прошептала Нюра побелевшими губами.
— С Павлом Ивановичем и со мной. Машу тоже возьмем. Кучинский напросился, хотя это не тот человек, который нам нужен. — Лидия Николаевна взглянула на часы, открыла ящик стола, сунула в него тетрадь и снова села возле Нюры. — Там все будет по-другому. Аккумуляторная…
— Лидия Николаевна, — послышался за окном голос Курбатова, — я жду.
— Потом расскажу, Анечка, — заторопилась она. — Бросьте кукситься, все обойдется. Наверное, ничего страшного. На Жору тоже хандра напала, бродит как неприкаянный. — И Лидия Николаевна выбежала из комнаты.
Нюра упала на подушку с глухими рыданиями. Все кончено. Поедут вместе, а ее из вежливости приглашают. Вроде как домработницу! Обед готовить, белье стирать… Нет, еще не все потеряно. Куда они пошли?
Она спрыгнула с кровати, босой ногой отшвырнула туфли и потушила свет. Отдернув занавеску, выглянула из окна. Никого не было. Вдали светилась беседка, откуда слышался негромкий голос Багрецова.
На нижней ступеньке главного здания под фонарем сидел Кучинский. Нюра его окликнула.
В первую минуту он испугался, вздрогнул, потом усмехнулся и, похлопывая прутиком по ноге, направился к окну.
— Добрый вечер, синьора. Чем могу служить?
— Простите меня, Жора, я тогда случайно…
— Когда в тебя кидаются тяжелыми предметами, то, поверьте опыту, это не бывает случайно. — Он снял шляпу, — Полюбуйтесь, синьора, на свою работу.
Нюра всхлипнула и, дотронувшись до синяка, по-детски спросила:
— Больно?
— Ничего себе, но я вас прощаю, Нюрочка, потому как сочувствую. Сейчас только и разговоров, что о новой лаборатории. Некоторые ею особенно интересуются. А мне это дело — нож острый. Обидно смотреть, как другие ловчат. Работы на три дня, а они ее растягивают… Новую еще придумали.
Кучинский опасливо посмотрел на заплаканное лицо Нюры. Сейчас она уже не гневалась, как в аккумуляторной, и это его ободрило.
— Я же для вас стараюсь, Нюрочка. Решайте, пока не поздно.
— А если Павел Иванович узнает? — У Нюры пугливо дрогнули ресницы.
— Откуда? Да и вообще вы все усложняете. Подумаешь, секреты! Я не могу достать этот журнал, номера не помню, а то бы выписал из Москвы. Ну да ладно. — Жора приподнял шляпу, пожелал спокойной ночи, но не уходил.
Отвернувшись, Нюра до боли стиснула зубы и, помолчав, спросила:
— Какая страница?
Кучинский ответил шепотом:
— Тридцать вторая, — потом замурлыкал: — «Ради счастья, ради нашего… ни о чем меня не спрашивай, не выпытывай ничего…»
Бессильно опустившись на кровать, Нюра долго сидела в темноте, рассеянно перебирая бусы.
Сквозь кружева занавески светила луна. Черные узоры лежали на чисто вымытом полу, на белом покрывале постели Лидии Николаевны, на ее столе, на страницах книги. Ящик стола был без ключа и слегка выдвинут.
Закрыв глаза от жгучего стыда, ощупью, как слепая, Нюра подошла к столу, скользнула пальцами по ящику, потянула его к себе, взяла тетрадь и прижала ее к груди.
В глазах стало все красным. Испуганно приподняла веки. С потолка лился ослепительный свет.
— Это еще что за новости? — услышала она голос Маши. — Ты в своем уме али нет?
Нюра стояла у открытого ящика, обнявшись с тетрадью. Страх и стыд она почувствовала не сразу, но потом, будто обжегшись, выронила тетрадь и, ступая неверными шагами, пошла к постели.
Маша подняла тетрадь и положила на место. Сурово глядела она на подругу. Девчонка совсем обалдела от ревности. Ясно, что искала какие-нибудь письма от Павла Ивановича, может быть, подарки.
«Но почему она держала тетрадь? — подумала Маша и тут же догадалась: Хотела прочесть дневник! Многие девчата пишут про любовь. — Она допускала мысль, что и Лидия Николаевна могла обнаружить эту слабость. — Значит, Нюрка пронюхала насчет дневника».
Но как она решилась? Маша считала это бесстыдством, позором. Если бы не видела своими глазами, никогда бы не поверила, что подруга ее способна на такую низость.
У Маши и в мыслях не было, что дневник этот технический. Может, там стихи переписаны? Но совесть не позволила заглянуть в чужую тетрадь. Она подошла к Нюре, положила руку на вздрагивающее от рыданий плечо.
— Что в тетрадке? Стихи?
Нюра отрицательно мотнула головой и еще громче заплакала. Ей было горько, стыдно перед подругой, которая всегда считала ее честной. К тому же обидно: испытавши позор, она ничего не добилась.
— Реви, реви, бесстыжая, все равно не пожалею. — Маша ходила по комнате, ожесточенно, двигая стульями. — Расскажу Павлу Ивановичу, тогда будешь знать, как по чужим ящикам лазить.
— Не скажешь! — Нюра повернула к подруге мокрое от слез лицо. — В пески убегу. Смерти моей хочешь?
Маша презрительно дернула плечом.
— Нужна ты мне очень! Живи! — Она повязала косынку и решительно направилась к двери.
— Куда?
— Куда хочу. Отчета давать не собираюсь.
Хлопнув дверью, Маша остановилась. Действительно — куда? Ни за что на свете она бы не сказала Павлу Ивановичу о Нюркиной ошибке. Девчонка гордая, обидчивая. Разве она здесь останется, если Павел Иванович все узнает? Надо молчать. Но такие вещи не прощаются. А потом — можно ли поручиться за эту сумасшедшую? Выкинет какую-нибудь штуку похлестче.
«Лидия Николаевна тоже хороша, — думала Маша, выходя из общежития. Прятать надо свои любовные дневники, коли видишь — девчонка мучается. Нет, наверно она не догадывается».
Новая забота: как бы предупредить Лидию Николаевну — пусть прячет дневник. Кому же приятно, если посторонние люди тебе в душу залезают. Мало ли что может писать Лидия Николаевна? Ой, как нехорошо все складывается! Надо с ней посоветоваться. Намекнуть бы про Нюркины страдания, тогда Лидия Николаевна будет запирать ящик.
Маша походила возле главного здания, заглянула в лабораторию, но нигде не нашла Лидии Николаевны. «Видать, у начальника», — подумала она и решила дождаться ее в беседке, где после сегодняшнего утомительного дня отдыхали Димка и Бабкин.
— Маша, — обратился к ней Вадим, — про мою шляпу ничего не слыхали? Может быть, нашел кто?
— В песках разве найдешь.
— Да ведь она сразу же у ограды упала. Тяжела, далеко не могла улететь.
