Андрей Щупов - Холод Малиогонта
- Словом, Павло на них плюнул и сам решил проверить. Это, значит, насчет окна... - Семен закашлялся, поперхнувшись дымом. Ругнувшись, стал чиркать спичкой о коробок.
- Вы все-таки поосторожнее с огнем, - предупредил Марковский.
- Да я их пальцами тушу. Для надежности... - Семен шмыгнул носом. Федор Фомич почти воочию увидел, как он раскуривает папиросу.
В общем отправились мы к этому клятому окну, - сипло продолжил рассказчик. - Я, понятное дело, отговаривал Павлуху, но куда там. Строптивый мужик... А в этих мохнатиков, между прочим, он сразу не поверил. Врут, - заявил. Перепугались, мол, и врут. Это про пассажиров-то. Вот, стало быть, и пошли проверять, брехня или нет. Открыли дверь в тамбур, а там и окошко нащупали. Я-то сразу сообразил, что дело нечисто, потянул его назад, а он давай отбрыкиваться. Здоровый, лось! Разве ж мне с ним было управиться?
- А почему вы решили, что дело нечисто?
- Так ветра же не было!
- Какого ветра?
- Известно какого... Поезд-то он завсегда против ветра шпарит. Открой-ка окно даже в такси или там в самолете - такой ветрило задует! А тут ничего. Воздух стоялый и действительно кислятиной отдает. Павло думать не стал, сразу наружу полез. Вроде как на крышу. Я его за это, стало быть... за спину, значит, поддерживаю, а он туда карабкается. Помню еще, сказал вдруг: "Сема, а ведь мы на месте стоим!.." А потом задергал так ногами и пяткой меня в живот. Я поначалу и не понял ничего, присел от боли. А когда снова его тронул, он уже и не движется. То есть, движется, но не ко мне, а туда, значит, - в окно. И медленно так, словно его кто на лебедке тянет. Я за ноги-то потянул, да где там! А тут еще кислятиной в лицо такой дохнуло, что хоть стой, хоть падай. И все из этого клятого окна. Хорошо, вовремя успел отскочить. Юркнул за дверь и слышу: вроде стучит что-то по стене, а потом и по полу - ближе и ближе. И даже не стучит, а вроде как ладонью шарит. Только ладонь - не наша человеческая, а с собаку величиной. Потом и к дверям подобрались. Ощупали все вокруг и мягонько так надавили. У меня аж мурашки по коже побежали. Я ведь тоже давлю - да еще как! Со всей моей моченьки. А оно вроде и не замечает. И дверь по сантиметру, по сантиметру ко мне подается...
- Там же замок!
- Значит, открыли. Что там открывать-то!
- И вы побежали, - заключил Марковский.
- Побежал, конечно... А что делать, когда такая громадина прет? Махнул через все три вагона и сюда, значит.
- Скверная история!..
- А у вас? У вас все тихо прошло?
Это спрашивала Верочка. Голосок ее дрожал, казалось, она вот-вот заплачет - дай только повод. Марковский это понял и потому ответил не сразу.
- Как вам сказать, - он мучительно подбирал слова. Он явно не хотел пугать людей больше, чем следовало, но с другой стороны после рассказа Семена скрывать что-либо не имело никакого смысла. - Мы провели эксперимент, который здесь предлагался. Результаты не слишком обнадеживают, но...
- Кто это?!.. Кто?!.. - женский визг болезненно полоснул по слуху. Загремели опрокидываемые стулья. Кто-то упал на пол и тут же заблажил. Вероятно, на него наступили. Марковский оказался единственным не утерявшим самообладания.
- Прекратите! - выкрикнул он. - Слышите или нет! Что вы там заметили? Вешалку для швабры?
- Он... Он тут сидит. Возле стола. А раньше его не было, - голос Аллочки вибрировал вконец расстроенной струной.
- Может быть, проснулся наш юбиляр?
- Верно! А они хай подняли...
- Да нет же, Геннадий Васильевич здесь, у стеночки.
- Но посторонних тут быть не может! Мы закрывали двери тотчас за вошедшими.
В вагоне повисло молчание. Даже Аллочка перестала всхлипывать.
- Кто здесь? - напряженно вопросил Марковский. - Не принуждайте нас к действиям. Назовите себя и объяснитесь. Каким образом проникли сюда?
Мужское колено возле руки Федора Фомича внезапно шевельнулось, и незнакомый голос нарушил тишину. Странная это была речь. Низкая и несколько приглушенная, она раздавалась, казалось, с нескольких сторон. Ее трудно было не услышать, как трудно было определить и местонахождение говорящего. Об этом догадывались разве что Федор Фомич и перепуганная Аллочка.
- Мое имя ничего вам не объяснит. Занимайтесь тем, чем занимались раньше, а на ваш пищевой паек я не претендую. Единственный совет: не предпринимайте вылазок во внешнее пространство. Как вы успели убедиться, подобная активность чревата последствиями.
- Но кто вы такой, черт возьми? Надеюсь, вы... человек?
Последовавшая за вопросом пауза заставила Федора Фомича стиснуть зубы. Чья-то женская рука впилась когтями в его кисть. Чувствовалось, еще несколько секунд, - и снова кто-нибудь расплачется.
- Надежда - хорошее чувство, - пророкотал незнакомец. - А потому ответ мой положительный.
- Я вас не понимаю...
- А вам и не надо меня понимать. Постарайтесь расслабиться и, ради бога, не визжите каждые четверть часа. Пока вы в вагоне, угроза извне останется только угрозой. Это я вам могу обещать.
- Но эти чудовища!.. Они могут пробраться и сюда!
- Не утверждайте того, о чем не имеете ни малейшего представления, незнакомец чуть слышно усмехнулся. - Глупые громоздкие твари... Пробраться в человеческий поезд - для них все равно что для вас протиснуться в консервную банку.
- Откуда вы это знаете?
- Я это ЗНАЮ, и с вас довольно того факта, что я хоть как-то объяснился. Не ждите от меня длинных монологов. Их не будет. Здесь я не по своей воле. Впрочем, как и все вы. Но в отличие от вас я не ломаю голову над тем, как отсюда выбраться, поскольку знаю, что пока сие невозможно.
- Но мы даже ничего не видим!
- За что вам следует скорее благодарить, нежели ругать и злиться.
- Даже так?
- Именно. Это тот случай, когда глаза способны сослужить скверную службу. По крайней мере за вашу Аллочку в этой темноте я более спокоен. Не уверен, что ей хотелось бы лицезреть простирающиеся за окном картины.
- Но что же нам делать?
- Да, да! Что вы предлагаете?..
- Надейтесь. Просто надейтесь.
Небо подарило им ночь. Чудную, бесконечную... За дверью что-то скреблось, вагон содрогался от мощных толчков, но они ничего не замечали.
- Мой Гамлет!..
- Тереза!.. - он изучал ее лицо, мысленно вырисовывая портрет, который никогда и никому не удастся показать. В эти минуты он был живописцем. Сам Леонардо позавидовал бы его вдохновению. И лучшие из лучших пожали бы руку... Их губы вновь встретились. На незавершенный портрет упала кошма, сознание заволокло сладким дымом.
Как быстро он успел полюбить эти губы! Впрочем, нет, - уста! Только так и следует называть это чудное произведение природы. Их не отличала столь раздражающая его жадность, не отличало и холодное смирение. Они заключали в себе вселенскую мудрость - эти уста. Угадывая желания его губ, подсказывали свое сокровенное. Это был беззвучный слепой диалог, сводящий на нет все доводы разума, на временную кроху возвращающий во времена глупой и вседоверяющей юности. Человеческой юности...
