Михаил Белозеров - Железные паруса
— Пей свое пиво и молчи!
Казалось, она ненавидит его и не могла этого скрыть. Потом вдруг переменилась в лице:
— Я вас познакомлю…
Его ждало разочарование. По дорожке со стороны моря приблизилась пара: Бегунья и ее спутник.
— Мелетина, — представилась она, — Мака…
Он уже знал ее. Только не помнил, с какого момента — с того ли на берегу, или раньше. Память на этот раз подвела его. Давно Он не вспоминал своего прошлого или устал его вспоминать.
Он же весь породистый, как профиль на долларе, с красивой ямкой на квадратном подбородке и крепкими челюстями, протянул руку, от пожатия которой Он поморщился.
— Андреа, пятьдесят первая база… штат Невада… Озеро Конюха…
Он не произнес принятой в таких случаях фразы. Он уже ревновал ее. Светлый костюм, светлый галстук, гладко выбритые щеки, усы щеточкой и тонкие очки в золотой оправе. Когда их взгляды встретились, Он понял, что такой не уступит ни в чем.
— Между прочим, ее жених, — гордо бросила на ходу Старуха, волоча из кухни поднос с молочным поросенком.
Какой по счету? злорадно подумал Он.
— Вот это по мне! — обрадовался Клопофф, разбавляя неловкое молчание.
Старуха неодобрительно косилась. Она цементировала союз троих внуков и их невесты, а они под ее умелой рукой говорили и думали только то, что ей хотелось.
Толстяк мешал водку и пиво. Андре, не морщась, пил мелкими глотками. Сам Он принял на грудь две рюмки перцовки и не почувствовал вкуса. Африканцу достались шпикачики в бульоне и кусок хлеба.
— Люблю собачек, — ласково произнесла Старуха.
Африканец даже не поднял головы. Он, как и его хозяин, не признавал комплиментов и считал их дурным тоном. Однако он все же был воспитан и не выказывал ворчанием своей неприязни. Шерсть на его холке стояла ежиком, а хвост задирался выше положенного.
— А где наш любимец Джованни? — поинтересовался Клопофф.
Ему никто не ответил. Все были заняты молочным поросенком. Только Старуха дернула головой, осуждая болтливость.
Африканец насытился и подошел, чтобы выразить преданность, потеревшись о колени. Потом рухнул под ноги — громко, как мешок с костями, и уснул.
— Я думала, вы стали добродушным, — шепнула, наклоняясь, Мака.
Он почувствовал ее запах. Запах горных цветов, тонкий, как воспоминания. Он даже не успел удивиться. Может быть, она его с кем-то перепутала. Он чуть не оглянулся, чтобы найти подтверждение в картинке гор. Уж им-то, казалось, Он доверял больше. Она подперла кулачком щеку и внимательно смотрела на него. Ее лицо, такое твердое в скулах, темные глаза и выгоревшие брови на свежем, юном лице еще не распались для него на составные части, и Он знал, что в таком состоянии оно может быть опасным. В глубине души Он не сопротивлялся. Он вдруг вспомнил все свои взаимоотношения с женщинами и испытал сожаление, как о давней, забытой привычке.
— Можно тебя спросить?
— Ты уже это делаешь, — ответил Он, как заговорщик, избегая ее взгляда.
— Почему ты один?
Если бы она спросила о чем-то другом, Он бы удивился не меньше, потому что знал — это нелогично. Нелогично приписывать мыслям мысли. Думать за них и отвечать самому себе же. По крайней мере, Он так это представлял. Но, возможно, Он ошибался. Возможно, это были не мысли, а люди.
— Я специалист по искаженному движению, — громко поведал ему Андреа.
— Что? — удивился Он, оборачиваясь.
— Разумеется, не слышали, — добавил он, обсасывая косточку. — Микролинзирование…
Даже не торжествовал. Тайно наслаждался. Его страсть лежала за пределами обычной жизни. И он знал, что его не все понимают — два десятка человек во всем мире.
— Не слушайте его, — улыбнулась Мака, — он всех пытается огорошить. Девяносто пятое шоссе вдов. Я и это пережила. Правда, мы развелись…
В ее фразе сквозила печаль. Так говорят жены о безвременно ушедших мужьях.
Он знал, что это неправда, что это не могло быть правдой, но промолчал. На что я надеюсь? подумал Он. Почему я даю себе морочить голову?
— Я не волнуюсь, дорогая, — спокойно возразил Андреа. — Я только пытаюсь объяснить, что такое «червоточины». Слышали о таком?
Казалось, он не может говорить ни о чем ином, а только о науке.
— В общем виде, — ответил Он уклончиво.
— В действительности, это не шутка. Самое главное — знать, куда тебя выплюнет, а это чисто вероятностный процесс. Но… — и он поднял палец, — я его решил! Правда, с некоторым приближением, но решил…
Он замолчал, наслаждаясь эффектом, который давно перешел в привычку. Он был честен, как все педанты. Наверное, он принадлежал к тем бумажным червям-теоретикам, которые делают открытие с помощью пера, а потом всю жизнь этим гордятся, не понимая, что рядом есть и другие люди, с другими интересами, те, которых не интересуют научные открытия.
— Не может быть! — подыграл Он ему.
— Не верите?! — Казалось, он не заметил иронии.
— Это его любимый конек, — пояснила Мака. — Правда, милый?
Фраза привела его в замешательство — Он отвык от того, что в этом мире кто-то на кого-то имеет права. Она поняла и засмеялась.
В профиль она была не так хороша, как в фас: пухлые губы и вздернутый славянский носик. И все равно: что-то родное и близкое, словно материнское. Он едва не поддался искушению заглянуть в себя глубже. Он забыл, почти все забыл. Он даже не помнил, как надо вести себя с женщинами, и чувствовал, что похож на слона в посудной лавке. На самом деле по привычке Он перешел в стадию ожидания.
— Ну почему ты меня все время перебиваешь? — возмутился Андреа.
— Я не перебиваю. — Блеснула она улыбкой и для убедительности взяла его за руку.
— Я хотел, разумеется, рассказать что-то интересное, я теперь не буду!
— Милый, я пошутила, — она успокаивала его, как малого дитятею.
— Все равно не буду! — обиделся он.
Итальянец надраивал смычок.
— Меня зовут Джованни, — представится он. — Джованни Козеда… — И поклонился.
На вид ему было все пятьдесят. Но когда он улыбался и поводил плечами, то казалось, что под рубашкой скрыто молодое тело.
— Это который из Палермо? — с подвохом спросил Толстяк.
— Это, который из Техаса, — без запинки возразил итальянец.
Склоны на противоположной стороне долины были покрыты виноградником и выглядели вполне ухоженными.
И это тоже неправда, думал Он. Правда — это только я и Африканец. Он потрепал его за шею.
— Все равно макаронник, — проворчал Толстяк, — жалкий, болтливый макаронник…
Он был таким же недовольным и на помосте — корил судей за принципиальность, а приятелей за воздержание. Впрочем, пиво никому не возбранялось.
