Джон Криси - Искатель. 1991. Выпуск №2
В Севастополь они добирались на роскошном «Икарусе».
— Странное дело, — рассуждал вслух Алексей Сергеевич, — никогда бы не подумал, что можно испытывать симпатию к человеку, который держит твоего сына в неволе…
— Это закон его держит в неволе, а не я, — мягко поправила его Оксана Петровна. — В конце концов дело Вадима Шулейко мог вести кто-нибудь другой…
— Нет уж, лучше вы! — спохватился Шулейко.
— Надеетесь на поблажку?
— Отнюдь… Интересно, у вас кто — мальчик, девочка?
— Детей нет, хотя замужем была!
— Муж не выдержал вашей работы?
— Может быть. Работа и в самом деле не женская. То есть не для замужней женщины.
— Тогда почему вы за нее держитесь?
— Интересная, живая, творческая… Почти такая, как у вас, — улыбнулась Оксана Петровна.
— Как у меня? — удивился Шулейко.
— Вы исследователь, я следователь… Корень общий.
— В самом деле… Если вам будут нужны эксперты по морской фауне, можете рассчитывать на меня.
— Спасибо. Непременно воспользуюсь вашей помощью… Кстати, кто-нибудь из ученых сейчас занимается этими иеро- или, как их там правильно — инфразвуками?
— Недавно начали заниматься… Михайлов был одним из тех, кто, как принято говорить, намного опередил свое время. У физиков руки долго не доходили до акустики «звуков тишины». Ультразвук хорошо изучен и широко применяется в науке, в технике, в медицине. Причем, заметьте, человек в природе редко имеет дело со сверхвысокими частотами… А вот сверхнизкие частоты… Мы в них живем от рождения… Теперь начинают понимать, что многие болезни века, особенно сердечно-сосудистые, вызываются неслышимыми звуками, идущими от вибрирующих машин, мостов, домов, городов… Любое живое тело окружено инфразвуковым ореолом. Если его смять, нарушить, подавить или, напротив, усилить, с нами что-то произойдет. Что именно — это никем еще не изучено. Но тем не менее… Мы мечемся, сходим с ума, страдаем. Мы чего-то боимся порой беспричинно, нас гнетет страх — откуда, почему? Мы не знаем. Тягостно на душе, и все тут. А все дело, быть может, в том, что инфразвуковое загрязнение наших городов так же опасно для психики, как и заражение воды, почвы, воздуха — для тела. Вот к чему подступался Михайлов! Пусть интуитивно, на ощупь, слепо. Но он был первым! И беда в том, что то, что он узнал, открыл, он навсегда унес с собой.
— Навсегда ли?! — усомнилась Оксана Петровна.
— Вот это мы сейчас и выясним, — сказал Шулейко, входя в подъезд уже знакомого дома.
Трехсердов на сей раз оказался гораздо приветливей. Он предложил пройти в комнату и даже отправился на кухню ставить чайник. Все это Шулейко отнес на счет обаяния своей спутницы, ибо визит с дамой совсем не то, что вторжение нежданного гостя. От взгляда Алексея Сергеевича не укрылась и знакомая ему рында, снятая с мусоровоза и водруженная на подоконник, надо полагать, вскоре после тогдашнего разговора.
— Это вам крупно повезло, — громогласно объяснял хозяин из кухни, — вы меня дома застали. Я вообще-то на ночную рыбалку собрался… Что пить будете: чай, кофе?
— Чай, если можно.
— Сейчас сварганим. Хозяйка моя к дочери уехала… Так что перейдем на самообслугу… Значит, вас батька мой интересует? Мать, конечно, мне о нем говорила, но так, в общих чертах… Время, сами знаете, какое было. Я вам так скажу — лучше иметь язву желудка, чем отца — царского офицера. Меня со второго курса автодорожного поперли: почему в анкете не указал, что из семьи дворян?! А какое там дворянство? Отец в морях сгинул, мать до гроба медсестрой в тубдиспансере. Вот и пришлось всю жизнь «баранку» крутить… Так что немного я вам расскажут
— А в каком году умерла Надежда Георгиевна? — спросила Оксана Петровна, помогая расставлять на столе чашки.
— Дай Бог памяти, — призадумался Трехсердов, — в тридцать первом… Точно так. Отчим, то есть Дмитрий Михайлович, вернулся с Соловков в двадцать девятом, мы его схоронили в тридцатом, а через год и матушку вместе с ним положили. Жили мы тогда на Северной стороне, как, значит, нас из Фороса с «буржуйской дачи» попросили. Вот мы и сняли по дешевке полхибары на Северной у Михайловской батареи, рядом с кладбищем. На нем всех своих и закопал.
— Вы не припомните, — осторожно начал Шулейко, — была у вашей матушки такая вещица… Вроде серебряного свистка, что ли…
— Странно тогда люди жили, — усмехнулся Трехсердов. — Золото у них отбирали — не плакали, а над какими-то хреновниками, извиняюсь, дрожали… Вот тот же свисток взять. Ну, на кой ляд покойнице свисток?! С того света свистеть?! Так умирала, только о том и просила, чтоб его в гроб ей положили… Ну, положил… Дмитрий Михайлович тоже учудил. Запаял он в стекло такую штуку от старинного магнитофона, на которую голос свой
записал…
— Звуковой валик фонографа! — уточнил Шулейко.
— Во-во, валик этот запаял и велел с собой похоронить. Мол, наступят такие времена, когда Академия наук этот валик достанет и он с него как бы научное сообщение сделает, которое всю науку перевернет. Ну и достали, только не академики, а пацаны. Повадились они могилы разрывать. Ордена добывают, крестики, всякое такое, что найдут. Моих тоже копнули. В прошлое родительское воскресение пришел: все разворочено, раскручено, подрыто. И ни с кого не спросишь. Пошел в милицию, а мне говорят: кладбище бесхозное, ни на чьем балансе не значится. Через год и вовсе бульдозерами заровняют, школу будут строить. Эх, одно слово — дурократы! Я извиняюсь…
— Помолчали.
— Хорошо, что вы рынду к себе взяли, — обронил Шулейко, чтобы прервать тягостную паузу.
— Да, насчет этой рынды, — оживился Трехсердов. — В прошлый раз я вам динаму крутнул. Ни в какой Карантинке я ее не находил. Просто, с лодки снял, чтоб в походе, значит, случайно не звякнула. Для звукомаскировки. Так она у нас всю войну дома и простояла. Как память. Ну а потом я ее на машину пристроил. На счастье, что ли. Вроде помогала. В аварию ни разу не попал… Да вы чай-то пейте. Остыл.
Из дома Трехсердова вышли затемно.
— Провожать меня не надо, — предупредила Оксана Петровна. — И приходить ко мне на работу тоже… Не сердитесь и поймите: есть служебная этика, а я все время ее из-за вас нарушаю…
— Вы нарушаете ее не из-за меня, а из-за гражданина Михайлова, командира «Святого Петра»…
— Я же просила вас не сердиться… Вот когда я сдам в суд дело Вадима, мне будет, много проще с вами общаться… Сегодня пятница?
— Завтра суббота.
— Послезавтра в скверике у Петропавловской церкви собирается черный рынок коллекционеров. Там частенько всплывает то, что добывают гробокопатели. Есть у меня на примете один парнишка. Попробую с ним поговорить. Не вешайте нос! Еще не все потеряно!
