Роман Подольный - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 29
— Не разбудил? — залезая с другой стороны в кабину, шепотом спросила Снежка. — Спит?
«Как убитая», чуть не ответил я, но слова так и застряли в горле. Что-то не то было в движении девушки… Не веря себе, я подхватил упавшую руку Эи; ее пронзительный холод ожег сознание. Как же так, мы же чувствовали ее тепло, когда летели, а кабину я оставил закрытой… Вздрогнув, я повернул лицо девушки к свету: на меня глянул остекленелый зрачок. Нет, нет, этого не может быть, это только каталепсия, очередное зло чер…
— Быстро! — закричал я. И, тут же вспомнив, что Снежка не знает, где что находится, сам ринулся в машину.
Напрасно я разуверил себя, это была, конечно же, смерть. Сердце Эи не билось. Однако тело девушки не совсем окоченело, и я надеялся, все еще надеялся, ведь такая смерть обратима, если целы важнейшие органы, а у Эи они целы, ее же убил не физический мир…
Какая разница! Тщетно мы хлопотали над Эей. Средства нашей медицины могли многое, но они были бессильны против древнего зла, которое поражало не тело, а дух. Раньше, раньше бы догадаться, каким сном забылась Эя! Она умирала тогда, когда мы боролись за свое спасение, когда, словно вырвавшиеся на свободу дети, болтали о пустяках, когда длили свое короткое счастье. Длили, не подозревая и не догадываясь, что смерть человека, как и его жизнь, зависит от времени, которому он принадлежит. Даже смерть!
Испробовав все, мы снова и снова пытались все повторить, отказываясь верить в свое бессилие. Ведь любого из нас эти средства, скорей всего, вернули бы к жизни! Но Эя не принадлежала нашему времени, ее уже нельзя было вернуть оттуда, куда ее погнал приказ рода.
Снежка закрыла ей глаза, мы встали с колен. Перед нами в меловом свете луны укором или прощанием белело спокойное лицо Эи.
Поднявшись на пригорок, мы выкопали там могилу. Большего мы не могли сделать для Эи. Могилу я привалил камнем. Снежка беззвучно плакала. С неба смотрела луна, ее свет был неподвижен и бел, как саван.
Я опустил голову. Нас окружал холодный свет пустыни, нам не было места на этой земле, где мы оставили частицу себя.
— Пошли, — сказал я тихо.
Снежка повиновалась.
Нас ожидал бурный, сложный, замечательный век, который, как родину, не выбирают. Нас ожидали люди. И если нам повезет, если мы сумеем вернуться, нас встретят как победителей.
Так оно и будет для всех.
Свет одинокой луны в последний раз скользнул по нашим лицам, мы сели в машину. Я включил ход, и все, что было вокруг, — осеребренный берег, крутой скат холма, одинокая могила Эи, — исчезло.
Нас встретили цветами.
Было много солнца и много ликующих людей, которые вмиг разлучили меня со Снежкой. Нас озарял радостный свет улыбок. Переходя из объятий в объятия, ошалев от весеннего ветра, от вида родной земли, от множества лиц, от возгласов и приветствий, отвечая на них, я глазами искал Алексея, без которого ничего этого не было бы.
Воздух гремел криками.
— Ждешь Алексея? — как нахмуренное облако из сияющей голубизны, из толпы вынырнуло ссохшееся лицо Жанны. — Он ждал тебя дольше!
— Узнаю скромника, — меня развернуло к ней. — Где же он? Взгляд Жанны взорвался.
— Там же, где Феликс! — прокричала она. — Там же, где все!
— То есть как…
— Как люди пережигают себя? Во имя чего? Ради кого? Часа не прошло, а все ликуют… Конечно, вас же считали погибшими. Будьте вы счастливы!
— Постой!
Но она уже исчезла, канула в ликующем водовороте. Во имя какой правды она появилась здесь?
Все звуки отрезало. Я не мог вздохнуть. Нет больше Алексея. Нет Феликса, нет Эи, нет Алексея. Меня давил смертельный вязкий воздух пустыни. Вокруг мелькали радостные возбужденные лица, колыхались цветы, черно светило солнце.
Вот как оно все было. По моему лицу текли слезы, а все думали, что я плачу от счастья.
Издали, также сквозь слезы, мне улыбалась Снежка.
Я с усилием поднял руку и помахал ей.
А. В. Каргин
ОЧЕНЬ ВАЖНЫЕ ИГРЫ
Конечно же, не хотелось вылезать из любезного кресла, откладывать «Записки» Цезаря, менять повытертый в локтях халат на мундир, пусть привычный и часто носимый даже в отставке, но письмо Кота — бог знает, за что приклеилась к нему эта кличка, желтый глаз, вольная ли повадка тому виной, — так вот, письмо, пришедшее с вечерней почтой, было приказом, больше чем приказом — просьбой старого товарища приехать как можно скорее, а это могло означать только одно: отправляться немедленно. Фуражка нашла привычную впадину на лбу. Даже с Береникой не простился, не будить же. Она загрустит завтра, проснувшись. Ведь вместе они думали прививать «цинерарию» к «американской красавице», после завтрака играть в «шута», смотреть марки… Генерал не выдержал, заглянул в спальню внучки. В розовом свете ночника ее лицо, обычно бледное, казалось свежим. Старик постоял с минуту, девочка не кашляла. Хороший признак. Он толкнул креслице на колесах поближе к кровати и вышел. На подзеркальнике оставил записку Марте:
«Уехал по срочному делу. Отвар багульника завтра отменить. Позвоню.»
Вызов связан с Чужаком, это ясно. Ведь Кот теперь важная шишка — главный военно-технический эксперт в Женеве. Генерал следил за газетами, знал: Чужак опасен для околоземного космоплавания, непредсказуемость его перемещений, поведения вообще, беспокоит мир, и сторонники пассивного выжидания теряют позиции в Объединенных Нациях.
…Мумифицированный старец семенил навстречу, растянув в улыбке синие губы. Они обнялись.
— Мы не виделись… — Кот усадил его на гнутый диванчик, а сам пустился петлять по затянутому кожей кабинету.
— Восемь лет. Ровно восемь будет в сентябре.
— Да, с последних игр. — Кот стоял теперь перед генералом. Он и впрямь высох, но глаза по-прежнему горели желтым огнем. — Ты так стремительно вышел в отставку, едва нашел время проститься.
— Не во времени дело, дружище. Мне было нелегко. После сорока лет службы.
Генерал замолчал. Не следует распускаться.
— А ты держишься молодцом, — скрипел Кот. — Я слышал, ты не вылезаешь из своего захолустья. Нигде носа не кажешь. Даже на встрече выпуска не появился.
— Не хотел трепать себе нервы. Мне, знаешь ли, года два после ухода снились то космодром, то штабные коридоры. А кроме того, я занят внучкой.
— Дочкой Марии? Как она? Прекрасно помню, какую пиццу она готовила. Объедение.
— Они с мужем третий год на Плутоне. А дочку оставили на меня. Ну и Марта, конечно, с нами.
— Марта? Боже мой! Ей лет двести.
