Бен Бова - Орион и завоеватель (Орион - 4)
Филипп мрачно улыбнулся:
- Без боя не согласится, я в этом уверен. Но я хочу, чтобы войну начал он. Тогда греческие города поддержат нас. Они не посмеют брать персидское золото, чтобы воевать против нас.
- Ты сказал, что хочешь мира.
- Я хочу его!
- Но ты ставишь условия, которые ведут к войне.
Он поскреб в бороде.
- Неужели тебе кажется странным, что война может вести к миру?
- Это не более странно, чем та гроза, после которой светит солнце.
Царь приподнял черные брови.
- Выходит, Аристотель уже превратил тебя в философа?
- Едва ли.
- Ну тогда слушай. Мы победили Афины и их союзников. На время они притихли, ждут объявления моей воли и удивляются тому, что мое войско не вошло в город.
- Да, это верно.
- И если Царь Царей откажется предоставить свободу греческим городам и островам, если он вышлет войско в Ионию и флот на Лесбос, не кажется ли тебе, что афиняне, да и вообще все греки, обитающие по эту сторону Эгейского моря, будут искать защиты именно у нас?
Я начинал понимать его.
Царь усмехнулся:
- Вижу, ты понял. Толкая Царя Царей к войне, я обеспечиваю преданность Афин, Фив и всех прочих.
- На какое-то время.
- Может быть, и надолго.
- А как быть с Александром? - спросил я. - Несколькими городами он не удовлетворится. Он мечтает покорить все Персидское царство. А потом идти еще дальше.
Улыбка исчезла с лица Филиппа.
- Мой пылкий сын скоро поймет, что человек не часто обретает желаемое.
Я посмотрел на его заросшее бородой лицо.
- А чего хочешь ты? - спросил я. - Или иначе: к чему ты стремишься? Не как царь, но просто как Филипп, сын Аминта. Что влечет твое сердце?
Филипп не отвечал долгое время, глубоко погрузившись в размышления. Должно быть, в этот миг царь осознал, что мысли его столько лет определялись нуждами царства и войска, что он забыл свои собственные желания.
Наконец он ответил:
- Я хочу, чтобы они уважали меня... афинские умники и благовоспитанные краснобаи, жители Фив и других древних городов. Властолюбивые демагоги, так и не сумевшие мирно объединить греков. Я знаю, что они обзывают меня варваром, дикарем, кровожадным псом, но хочу, чтобы они уважали меня; мою силу, власть и мягкость в обращении с ними.
Глубоко вздохнув, царь продолжил:
- А еще я хочу, чтобы она считалась со мной. Да, я знаю, она лишь изображала любовь, чтобы родить сына, который когда-нибудь станет царем. Хорошо, он будет царем! Но только потому, что я вымостил ему путь. Олимпиада по-прежнему считает меня табунщиком и конокрадом, говорит, что от меня всегда воняет конюшней, а мои поступки и мысли подобают лишь дикому горцу.
Филипп махнул покрытой шрамами рукой:
- Я выстроил этот город для нее, Орион. Я сплавил свой народ воедино, сделал его могущественным - ради нее. Но для нее Македония - лишь колесница, которой будет править ее сын. Теперь ты понимаешь, что я сделал и чего хочу: уважения. Пусть не любят... даже она, но уважать должны.
- Ты заслуживаешь высшего уважения, царь.
Встав у постели, Филипп поднял руки над головой и выкрикнул:
- Погляди на меня! Мне нет еще и пятидесяти лет, а перед тобой кривой калека, всю жизнь прождавший смерти от ножа убийцы или от яда, полученного из рук собственной жены. Я посвятил свою жизнь созиданию нового, вечного... Я объединил многие племена и города. Никто еще не делал этого, Орион! Никто во всей Греции. Но я тружусь, не зная устали, потому что в тот миг, когда опущу руки, государство мое развалится. И труды мои кончатся только с моей смертью.
Я стоял перед ним, ошеломленный бурей страстей, которую пробудил мой вопрос. Филипп успокоился, сознавая, какую часть своей души открыл мне; царь уронил руки и побрел к окну, якобы собираясь посмотреть вниз на темный двор.
- Все это я сделал для нее, - негромко бормотал он, так что я едва мог слышать его. - Когда я увидел ее, мне исполнилось восемнадцать, чуть больше, чем сейчас Александру. У меня не было шансов занять трон. Между мной и престолом стояли два старших брата.
Царь обернулся ко мне, лицо его исказили скорбные воспоминания.
- Она воистину околдовала меня, Орион. Я хотел положить к ее ногам весь мир. Я одолел своих братьев и стал царствовать, я разбил племена, которые терзали Македонию, сделал наше войско непобедимым. Много лет я трудился, чтобы объединить Грецию под своей властью. Все для нее, все для нее...
Мне казалось, что в голосе Филиппа вот-вот зазвучат рыдания.
- А она презирает меня, обзывает худыми словами и отказывается спать со мной. Я дал ей власть над целой страной - о чем еще можно мечтать? А она думает только о том, как посадить своего сына на мой трон - мой! Она не любит меня и никогда не любила.
- Она никого не любит, - сказал я. - Просто использует нас, как возница запряженных быков.
Царь посмотрел на меня здоровым глазом и долго безмолвствовал, позволив чувствам отражаться на его бородатом лице.
Наконец он мрачно сказал:
- Ступай готовиться к путешествию в Сузы... Словом, едешь вместе с этим... никак не выговорю.
Я оставил царя, погрузившегося в воспоминания о прошлом. Рассвет уже окрашивал небо. В ветвях чирикали птицы. Но я не ощущал радости. Оставалось надеяться только на то, что Филиппа не убьют до моего возвращения.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВНЕ ЗАКОНА
Смерть еще не самое плохое; хуже тщетно
стремиться к смерти и не обрести ее.
Софокл. Электра
19
С двумя дюжинами воинов - никто из них не принадлежал к македонской знати - я отправился сопровождать Кету из Пеллы в столицу Персидского царства. Нетрудно было понять, почему Филипп подобрал простолюдинов для выполнения этого поручения. Он не хотел, чтобы кто-нибудь из знатных македонцев попал в заложники к Царю Царей.
- Персидская держава очень, очень большая, - рассуждал Кету на пути в Бизантион. - Она такая большая, что у Царя Царей несколько столиц... Каждая предназначена для определенного времени года.
Больше меня интересовали познания посла о буддийском образе жизни, чем его рассказы о Персидском царстве. Я опасался за Филиппа, но рад был оказаться вдали от Олимпиады, от интриг Пеллы. Кету рассказывал мне о пути, которым можно прийти к нирване, покинув колесо жизни, и я требовал все новых подробностей.
- Путь - истинная дорога к свету, - говорил мне Кету. - Ключ к пути отвержение всех желаний. Все желания, страсти, устремления должны быть полностью изгнаны из души. Достигший истинного бесстрастия обретает конечное благословение нирваны.
- Бесстрастия, - повторил я, признаюсь, не без сомнения.
- О да, в нем ключ к заветам Будды, - заверил меня Кету. - Причины человеческого страдания заключены в желаниях нашего тела, в иллюзиях мирских страстей.
