Виктор Федоров - Метагалактика 1993 № 3
Сейчас мне крайне трудно представить все тернии, через которые я пробивался к поискам единственного в столь тяжелом положении выхода, во я абсолютно уверен, что именно леденящее душу воспоминание о прекрасной мисс Дортон высветило мне этот непростой путь. Вот так постепенно, начиная питать полное безразличие к исходу нового замысла, я и решил провести последнюю ночь в спальне юной леди, все более оставляя сомнения в том, что эта уютная, просторная комната и была тем местом, где я мог встретить кровожадные когти призрачного голубого дракона.
Как и в прошлый раз, я где только возможно позажигал светильники и свечи, менее всего беспокоясь, что это может вызвать сильный пожар. Почти все двери коридоров на случай бегства я оставил открытыми, что еще больше усилило ледяные сквозняки. Что касалось окон, то наоборот, я предусмотрительно запер их на все крючки и задвижки с тем, чтобы ни единый посторонний звук с гор не проникал в дом и не приносил лишних переживаний и тревог. И наконец, самым главным оказался старый револьвер, доставшийся мне, как и многое другое, еще от Роберта Хугнера. Признаюсь, до этого времени любой вид огнестрельного оружия я считал самым неразумным и ненужным порождением человеческого мозга, и, исходя из этих взглядов, никогда к нему не прикасался, но сейчас, когда я все глубже и глубже оценивал всю суть своего плана, эта страшная вещица одним своим видом погасила во мне добрую половину колебаний. В начале второго ночи, запустив часы, чтобы хоть как-то чувствовать присутствие жизни, я уселся в кресло под ветвями пушистого куста в бывшей спальне мисс Дортон, и боясь даже закурить, принялся ждать.
Я уже просто не в силах описать весь ужас первого часа этого кошмарного ожидания неизвестности. Мне казалось, что весь я превратился в зрение и слух, с затаенным дыханием реагируя даже на ничтожные колебания пламени стоящей рядом свечи в фарфоровом подсвечнике. До боли сжимая в ладони рукоятку револьвера, я очень скоро истощил все свои силы, в результате чего мне поневоле пришлось расстаться с оружием, положенным на самый край стола. Однако, куда более жестокому испытанию подвергли меня все те же маятниковые часы, отбившие половину третьего с таким звоном, что я подскочил в кресле, успев схватить револьвер. К этому времени за окнами окончательно утих ветер и вот теперь пощелкивание старинного механизма, усилившееся на фоне жуткого безмолвия, стало превращаться в грозного предвестника чего-то ужасного. Не в силах больше терпеть столь щекочущих нервы звуков, мне пришлось подняться и заставить проклятые часы замолчать. Небольшая разминка несколько взбодрила меня и ослабила внутреннее напряжение, и все же несколько раз я умудрялся засыпать, в поту пробуждаясь и леденяя от одного представления, что в эти недолгие минуты могло со мной произойти.
Вскоре я уже окончательно потерял счет времени и не видел перед глазами ничего, кроме желтого пламени свечей, более походивших на расплывчатые пульсирующие огненные шары. Сейчас я почему-то настойчиво пытался нарисовать перед глазами знакомый пейзаж свежей утренней зари, но у меня так ничего и не получалось — я никак не мог избавиться от уверенности в том, что ночь навсегда поглотила эти места, лишив их дневного светила. Поистине, я так увлекся сладкими несбыточными картинами летнего утра, что уже не мог слышать легкий шорох, постепенно заполнявший все пространство комнаты.
Слух вернулся ко мне тогда, когда за моей спиной вдруг раздался тяжелый стон, бросивший в дрожь тусклые огоньки свечей. Я только успел подумать о револьвере, как что-то голубое, необъяснимой формы неожиданно качнулось у меня над самой головой, и тут сильное дуновение тотчас погасило свет. Я не знаю, как удалось мне выскользнуть из-за стола, да еще с коробком спичек в руках. Комната, между тем, все продолжала наполняться скрежетом и зловещим стоном. Перемешиваясь, воздух стал теребить мои волосы — казалось, источник этого страшного дуновения находился именно на том месте, где я оставил кресло. Ни за что в жизни я не решился бы здесь чиркнуть спичками, теряя драгоценные мгновения, однако воцарившаяся тьма не позволяла мне отыскать даже дверь, за которой был спасительный свет.
«Голубой дракон!» — не своим голосом прошептал я, когда слабый свет озарил спальню.
Странный экзотический куст, на который раньше я меньше всего обращал внимание, превратился в нечто неописуемое, огромное и мерзкое, отдававшее при свете единственной спички грязной голубизной. Десятки щупальцев чудовища, усеянные зловещими когтями и покрытые шерстью, отвратительно змеились посреди комнаты в поисках жертвы, круша и сбрасывая все на своем пути. Вскоре когти замаячили у самого моего лица, однако ставшие, казалось, ватными ноги намертво вросли в пол. Догоравшая спичка уже начинала обжигать пальцы, как тут мимолетное проснувшееся сознание того, чему я стал свидетелем, неожиданно вывело меня из состояния гибельного оцепенения. Поистине, я испугался не столько мучительной смерти, сколько того, что со мной в могилу навсегда уйдет кошмарная тайна дома Хугнеров.
Теперь в моем распоряжении оставались ничтожные секунды. Метнувшись в сторону в полной темноте, я кое-как сорвал со стены отточенный средневековый кинжал, и наугад бросив его в затмившую собой все бесформенную покачивающуюся массу, непонятной силой был вынесен в коридор. Невероятные, леденящие душу стоны, переплетясь со свистом воздуха в ушах, лишали меня всякой ориентировки. Даже не задумываясь над тем, где мог находиться выход, я беспорядочно метался из одной комнаты в другую, пока не оказался на ступеньках высокой, крутой лестницы, ведущей в подвал. Только здесь, пронзенный сыростью и нестерпимым холодом мрачного подземелья, я наконец замер на месте, тщетно прислушиваясь к тому, что творилось наверху, но не слыша ничего, кроме своего горячего дыхания.
«Неужели мне придется когда-нибудь вернуться назад!» — думал я, и сам всеми силами отгонял эту ужасную мысль.
Казалось, мне уже было совершенно безразлично сколько времени доведется пребывать в чреве ледяного подвала, однако именно тут со мной стали происходить вещи, суть которых располагалась где-то за пределами моего понимания. Чем больше меня охватывал ужас, тем настойчивей и непреодолимей становилось желание вернуться наверх — туда, где в просторной комнате рассекали воздух чудовищные когти голубого дракона.
Искаженное гримасой страха и боли лицо мисс Дортон вдруг сменилось в моей памяти недоверчивой улыбкой Френсиса Хьюза, видевшего во мне лишь несчастного больного. И вот, находясь теперь действительно на грани помешательства, я стал бредить новой встречей. со стариком, с диким злорадством предвкушая его полный крах, до того самого момента, когда покинув подвал, я чуть не натолкнулся головой на высокий напольный светильник у самой двери ужасной комнаты.
