Виталий Забирко - Космический хищник (Путевые записки эстет-энтомолога)
— Да? — Броуди растерялся. С минуту он сверлил меня непонимающим взглядом, затем надолго задумался. — Конечно, вы же эстет-энтомолог… пробормотал он. — Хорошо, попытаемся что-нибудь придумать…
Мы снова выпили, теперь уже просто так, и Броуди заторопился.
— Через десять минут фейерверк заканчивается, и мне пора приступать к своим обязанностям, — сообщил он. — Значит, что-нибудь экзотическое? Организуем. Непременно организуем! — заверил Броуди на прощанье и ушел.
Я повернулся к экрану вещания. На нем разноцветными кометами расцветал фейерверк, а за окном не стихал восторженный разноголосый вой, не имеющий ничего общего с человеческим. Будто тысячи тысяч мартовских котов собрались вместе и Драли глотки каждый на свой лад.
Поднявшись с табурета у стойки, я подошел к окну, выглянул. И отшатнулся. Снизу, тускло высвечиваемое сполохами фейерверка, на меня тысячами распахнутых глоток зарилось несусветное чудовище. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй…» — кажется, так описывал некое хтоническое чудовище один из славян. И сейчас это чудище ожило, но было оно не стозевно, а многоглоточно. И глоток сих было не счесть. Пожалуй, только один эпитет — «озорно» как в нынешнем прочтении, так и в первоначальном, когда озоровать означало разбойничать, не подходил к характеристике слившейся воедино толпы раймондцев. Хотя, возможно, мне не все известно о раймондцах — не случайно же звучали предостерегающие щелчки в моей голове…
«Не схожу ли я с ума?» — подумал я, отворачиваясь. Любой яд, а формальдегид не исключение, действует на психику, обостряя восприятие и трансформируя увиденное в апокалиптические картины. Но все же почему-то думалось, что в увиденном за окном есть крупица истины. Grano veritas.
Глава 7
Со следующего дня потянулась череда единообразных будней. Рано поутру, до открытия выставочных залов, я, согласно регламенту, посещал зал со скульптурой Нэфр'ди-эт, проверяя, все ли в порядке. То же самое проделывал поздним вечером, когда выставку закрывали на ночь. Весь день, пока залы были до отказа заполнены аморфной массой глазеющих раймондцев, я проводил либо в баре, выбирая время, когда там почти не было посетителей, либо в своем номере, изучая регулярно поставляемые Броуди проспекты очередных местных достопримечательностей. Поневоле приходилось разыгрывать роль чванливого, привередливого сноба, которого не устраивают ни Великие пещеры, ни Заповедные луга, ни резервация кудахтающих квохчей, ни наблюдение за жизнью драконспшов на воле, ни океаническая рыбалка, ни охота на большого проглота, ни дендрарий скачущих папоротников… Вечером я встречался в баре с Броуди, вежливо возвращал ему проспекты и получал другие. С каждым отказом Броуди мрачнел все больше, да и я чем дальше, тем сильнее чувствовал себя не в своей тарелке. Время шло, а нужного предложения я так и не получал.
С землянами я старался не общаться и тем более не заводить знакомств. На озеро Чако я должен отправиться один — было бы совсем некстати, чтобы новоприобретенный приятель начал набиваться в попутчики. Лучше прослыть нелюдимым бирюком, чем поставить под удар выполнение договора с Мальконенном. Поэтому когда как-то среди дня в ресторане я столкнулся с Тарандовски, то постарался отделаться от него холодным кивком. Но ничего не получилось. Тарандовски нахально уселся за мой столик и принялся живописать свои приключения на Раймонде.
Искусствовед-промоутер активно осуществлял свой modus vivendi удовлетворение собственного любопытства за чужой счет, — три дня проведя в i-Baтикане, а теперь собираясь в пятидневную экскурсию по Рио-Негро в заповедник мигрирующих дубов. Описывая свое предыдущее путешествие в восторженных тонах (оказывается, i-Рим и i-Ватикан, архитектурно тождественные земным, на Раймонде были разными городами, расположенными на противоположных полушариях), Тарандовски не преминул сообщить, что практически все земляне побывали кто в трехдневном, кто в недельном путешествиях по экзотическим уголкам Раймонды, и все остались весьма довольны. Тарандовски еще лелеял надежду посетить Великие пещеры, а сейчас приглашал составить ему компанию в экскурсии по Рио-Негро. Естественно, я вежливо отказался, и Тарандовски очень расстроился. Оказалось, что посещение им Великих пещер целиком и полностью зависело от того, сможет ли он уговорить меня на экскурсию по Рио-Негро. Как мог, я утешил его, пообещав похлопотать перед организаторами выставки, и вечером устроил натуральный разнос Броуди за то, что он занимается шантажом. Броуди побледнел, начал заикаться, оправдываться и клятвенно уверять, что не имеет к этому никакого отношения, что он обязательно во всем разберется и Тарандовски непременно посетит не только Великие пещеры, но и еще какой-либо иной экзотический уголок Раймонды.
Насчет будущих экскурсий для Тарандовски я поверил (лишь бы только искусствоведа не навязали мне в попутчики к озеру Чако), а вот в то, что Броуди не имеет к шантажу никакого отношения — нет. В голове прозвучал очередной предупреждающий щелчок — что-то здесь не так. И хотя это обычная практика устроителей выставок — организовывать экскурсии для владельцев экспонатов, — еще Нигде развлекательные путешествия не навязывали столь настойчиво, причем на довольно продолжительный срок. Было, было в «облом чудище» что-то озорное, хотя пока никак не проявлялось.
На следующее утро я проснулся раньше обычного, побродил по пустующим выставочным залам, но ничего подозрительного не обнаружил. Возле каждого экспоната стояли по два хейрита, фиксирующих малейшее движение, несмотря на свою полную неподвижность. Случись что, они бы уже действовали. Зайдя в зал, где экспонировался песчаниковый бюст Нэфр'ди-эт, я самым тщательным образом осмотрел все уголки, а затем долго стоял напротив скульптуры, вглядываясь в черты лица древнеегипетской царицы, чрезвычайно похожей на сивиллянку. Подспудное ощущение неясной тревоги, предчувствие чего-то недоброго не покидали меня, и чем дольше я вглядывался в лицо песчаникового изваяния, тем тревога становилась сильнее. Покинул я зал во время звонка об открытии выставки и чуть было не угодил в хлынувшую в зал толпу раймондцев. Спасло от контакта с «облым чудищем» лишь то, что я уже прекрасно ориентировался в лабиринте залов дворца и раньше толпы успел попасть в коридор, ведущий в северное крыло.
Прошло две недели со дня открытия выставки — половина срока пребывания на Раймонде, — а я в своем предприятии не продвинулся ни на шаг. Пора было менять тактику, и пришлось посетить пару раутов, устраиваемых местным бомондом в честь выставки на Раймонде древних экспонатов земного искусства из частных коллекций. Побывал я в пригороде i-Парижа, а также в i-Афинах. Впрочем, самих городов не видел, поскольку в первом случае меня доставили межпространственным лифтом прямо в i-Версаль, а во втором — в i-Парфенон, воспроизведенный в первозданном виде. Не знаю, возможно, формальдегид действительно серьезно нарушил функции моего сознания, но рауты произвели на меня тягостное впечатление. Столько откровенного, ничем не прикрытого лизоблюдства мне никогда не доводилось наблюдать: со всех сторон на Меня смотрели, как на икону, внимали каждому слову и даже чих воспринимали как божье откровение. Такое ощущение, что это я был экспонатом, а не привезенная мною на выставку скульптура Нэфр'ди-эт. Все мужчины щеголяли во фраках с длинными фалдами, узких полосатых брючках, высоких цилиндрах; многие были с рыжими накладными бакенбардами, некоторые даже с тросточками. Бытовавшую некогда у славян поговорку, что «все китайцы на одно лицо», можно было смело адресовать раймондцам. Маленькие, пухленькие, со слащавыми улыбками, они напоминали собой этаких расти-ражированных до неприличия гудвинов из «Страны Оз» (уж не оттуда ли был позаимствован человеческий облик, если верить в псевдонаучную теорию происхождения раймондцев?). Женщины, такие же пухленькие, розовощекие, со вздернутыми носиками, были одеты по соответствующей моде: в пышных платьях с кринолинами, напудренных париках с буклями. Разговоры велись исключительно на темы земного искусства, каждый считал себя в этой области непревзойденным знатоком, но высокопарный слог, охи, ахи, чрезмерное жеманство выглядели столь фальшиво, что рауты показались мне дешевыми водевилями с третьеразрядными актерами. Больше часа я ни на одном, ни на втором рауте не задержался, как Броуди ни уговаривал остаться на ночь, чтобы с утра насладиться достопримечательностями i-Версаля и i-Парфенона (с величайшей гордостью и пафосом в голосе он сообщил, что некоторые картины i-Версаля являются подлинниками, равно как и одна из колонн i-Парфенона). Больше всего после раутов хотелось принять душ, словно я с головы до ног был перепачкан клейкой протоплазмой, хотя плотных контактов с раймондцами, как во время открытия выставки, не было. Но выполнить это желание по известным причинам я не мог, что очень удручало.
