Роберт Шекли - «Если», 1992 № 04
Нобелевский лауреат Илья Пригожин сделал важнейшее открытие, касающееся не только биохимической области, в которой он работал: о том, что будущее если не программируемо, то выбираемо. Если процесс движется в одном направлении, то другие исключены. И есть ключевые зоны, в которых возможен выбор. Я не слишком оптимистично отношусь к возможности прикладного применения пригожинского открытия, потому что сомневаюсь, что человечество сможет овладеть всей полнотой информации для принятия решения; темп движения таков, что условия меняются быстро, аналитикам не угнаться. Трудно переделать автомобиль во время движения. Тем не менее, возможность выбора все же есть. Приведу такой простой пример (хотя это аналогия). Человечество осознало опасность СПИДа. Здесь было два возможных подхода — либо пытаться его лечить, либо пытаться изолировать больных.
Подобным образом мы поступаем с животными: их разбивают на группы, какие-то группы обязательно окажутся здоровыми, им — все наше внимание, других же просто забивают. Конечно, речь не идет об уничтожении людей, их можно было бы изолировать, организовать для больных прекрасные хоспесы и дать им спокойно дожить — но никаких контактов с обществом. Теоретически такой путь был возможен (кстати, СПИД, как и Чума Дж. Браннера, возможно, возник в одном месте). Но как же разрушенные судьбы тех, кто связан с больными? А сокрытие болезни? И еще вопрос — а не появились бы люди, которые стали заражать себя в знак протеста такому общественному подходу?..
Выбран первый путь. Ученые — лучшие ученые разных стран, часто друг другу не близких, даже враждебных — объединились. Вирусологи, иммунологи, биохимики, генетики работают «в одной упряжке», и, действительно, прогнозируется создание лекарства через пять-шесть лет. Эти прогнозы небеспочвенны, хотя никто не знает, с какими еще научными проблемами столкнутся исследователи. Возможно, поиски отсрочатся. Что дальше? Будет ли нарастать количество больных? И вообще, что произойдет быстрее — вымрем мы или найдем лекарство?
Человечество верит в лучшее. Хотя этого никто не гарантировал.
Эта проблема, как и свойственно всем глобальным проблемам, позволила иначе взглянуть на самих себя: а как мы относимся к больным? Что умеем сделать для себя, а не только для них, чтобы болезнь окоротить? Способны ли, скажем, быть верными в супружестве — ведь это профилактика, и очень серьезная. Как жить правильно? Нет, не социально — об этом все утопии, в том числе и новейшего эс-эн-говского времени: как жить правильно казахам, якутам, молдаванам… здесь рекомендациям несть числа. Я о другом. Как цивилизованно жить правильно, в каком направлении должна развиваться культура? Одному человеку и даже «отдельно взятой стране» этого не осилить, получится, как в шутке Задорнова о том, что «первый таксомоторный парк в порядке эксперимента перешел на левостороннее движение». Но лишь только возникает общая грозная опасность, люди начинают договариваться. На это вся надежда…
Александр КУЛЬБЕРГ, член-корреспондент Российской Академии медицинских наук:
Особенность генетики высших организмов, к которым мы все принадлежим, в том, что она фантастически консервативна. Сколько-нибудь значительные изменения в клетке появляются в условиях чрезвычайных воздействий, а дают о себе знать только в последующих поколениях. Мутации четко фиксируются как генетические болезни: они наследуются. Изменения есть, но ни в коем случае нельзя говорить, что эволюция нашего современника качественно отличается от эволюции человека, жившего 300–400 лет назад. Однако надо иметь в виду, что только 20 % генофонда люди получили от своих предков, начиная от одноклеточных и кончая млекопитающими. Основная часть генофонда получена от вирусов. Эта часть пребывает в «спящем» состоянии, в нас как бы встроен мощный тормоз, который не дает этим генам активизироваться. Только очень сильные внешние воздействия способны «разбудить» эти гены: пример — лейкозы жертв Чернобыля.
Но человек связан не только с безумными событиями и результатами своей собственной деятельности, но и с тем, как эти события влияют на весь живой мир. Когда мы читаем, что возник, увы, «парниковый эффект», углекислотный «зонтик» и т. п., и от этого человеку стало плохо, — это, можно сказать, явление антропоцентризма. Потому что плохо стало прежде всего гигантской массе одноклеточных, а ее скорость изменения генофонда невероятно высока по сравнению с нашей. Допустим, в загаженную речку налили еще какой-то грязи. Там масса микробов. Они в ответ произведут вещество, агент, который окажет защищающее действие на их поверхность. Но стоит человеку глотнуть такой воды (а мы пьем воду разной степени очистки) с травмированными микробами, и «те» скомандуют «нашим» внутренним микробам, необходимым для пищеварения: ребята, там что-то страшное — закрывайтесь! После чего часть бактерий погибнет, часть перейдет в «околожизнь» — анабиоз, а кончится все это дисбактериозом, то есть несварением желудка, язвенными процессами.
Кстати, каждая из рекомендаций Минздрава по ПДК, предельно допустимым концентрациям, имеет в виду одно вещество. А их смесь? Ведь те же микроорганизмы, переродившись, «помогают» вскрыть онкогены, контролирующие опухолевые процессы, провоцируют лейкозы… Между прочим, классический лейкоз дает вирус, мало чем отличающийся генетически от вируса СПИД. Он даже в тех же клетках размножается. Так что среда обитания, которую мы так активно портим, мстит за себя…
Как выглядит картина в историческом развитии? Из статистики мы знаем, что в 30-х годах «средний» пациент с таким всем известным заболеванием, как фурункулез, проводил на больничной койке 7-10 дней. Из лекарств тогда был только красный стрептоцид. Теперь, через 60 лет, когда в арсенале врачей десятки самых эффективных препаратов, люди болеют по нескольку недель! О чем это говорит? Во-первых, резко снизилась естественная сопротивляемость. Во-вторых, достижения педиатрии дали возможность спасти очень ослабленных детей и ввести в наше сообщество множество людей с наследственно сниженным иммунитетом. Ныне здравствующий лорд Кельвин, представитель известной английской аристократической фамилии, подарившей миру выдающихся ученых, сам блестящий химик, в книге «Химическая эволюция», в частности, говорит: в свое время человечество будет вынуждено самым серьезным образом осудить Луи Пастера за то, что он когда-то создал основу для борьбы с инфекционными заболеваниями… Естественная селекция сократилась, ропуляция неимоверно разрослась. Несколько лет назад я писал в статье «Экология и СПИД» о том, что если бы иммунитет в среднем был высоким, вероятность заражения была бы существенно меньшей. Кстати, характерная динамика в Америке: при том, что количество инфицированных СПИД растет, умирать от этой болезни стали меньше. Зараженные люди хотят жить полноценной жизнью, борются за свои права. Их боятся, даже травят… Отчасти по этой причине в обществе растет тревога, истерия, которая — мы специально занимались этим вопросом — снижает иммунореактивность. И при случайном контакте такой человек скорее всего окажется жертвой.
