Виктор Сапарин - Однорогая жирафа (сборник)
Я несколько обиженно свернул чертеж в рулон.
— А как у вас вообще дела? — спросил я, чтобы отвлечься от темы, обсуждение которой становилось для меня неприятным.
Из рассказа Кости выяснилось, что Смородинов продолжает интересоваться проблемой штормового предупреждения.
По словам Кости, Петр Иванович ездил еще раз на исследовательскую станцию, уже один, беседовал о чем-то с Шавровым и просил предоставить в его распоряжение все данные о медузах — абсолютно все, что о них известно. На метеостанции был довольно приличный микроскоп, и Смородинов изучал здесь строение отдельных частей этих обитателей моря.
Я заметил, что медузы, вероятно, уже досконально изучены поколениями ученых и вряд ли Петр Иванович откроет здесь что-нибудь новое.
— Не говорите! — возразил Никитин. — Вот летучая мышь тоже казалась хорошо изученной. Все в ее строении и повадках объяснили биологи, кроме одной загадки: как она ориентируется в темноте. И раскрыли ее физики. Оказалось, что мышь ориентируется с помощью ультразвуков. В в организме медузы, тоже есть некий приемник инфразвуков. Может быть, самое тело медузы, является резонатором.
— Но мне казалось, — сказал я, — что на той же научно-исследовательской станции изучают медузу и с точки зрения физики…
— Да, ее там изучали, — подтвердил Костя. — Но недостаточно. Петр Иванович считает, что медуза заслуживает большего внимания, чем ей уделяют сотрудники станции.
Вот как! Смородинов, оказывается, работал над собственным проектом уловителя голоса моря или, во всяком случае, собирал предварительные материалы к его проектированию. Костя со своей чисто студенческой влюбленностью в профессора был, разумеется, всецело на его стороне. А я, увлеченный своим проектом, и не подозревал об этом.
«Неужели, — подумал я, — поэтому он так холодно отнесся к моему предложению?»
Признаюсь, этот вывод противоречил тому представлению о Петре Ивановиче, которое сложилось у меня.
«Но… чего только не делает больное самолюбие, — подумал я. — Ведь вот, кажется, человек, широко мыслящий, горячо к сердцу принимает общественные нужды, а затронь эту струну, — и вот просыпается в человеке то мелкое, от чего нам всем давно пора избавиться».
Я тогда ошибался, как это выяснилось гораздо позже, но мне в то время казалось, что я имел право так строго судить Петра Ивановича. Ведь, работая над своим проектом усовершенствования резонатора, я не искал ничего для себя лично — ни славы, ни признания своих заслуг: я заранее решил, что передам чертеж исследовательской станции и на этом свою миссию буду считать законченной.
Разочарованный и неудовлетворенный, лег я спать в эту ночь и долго не мог заснуть.
После завтрака я попросил машину и помчался на станцию.
Предупрежденные по телефону, сотрудники лаборатории немедленно по моем приезде собрались для обсуждения проекта. Не было только Шаврова. Он куда-то уехал.
Моя схема в общем встретила одобрение, хотя вокруг нее развернулась довольно оживленная дискуссия. Было высказано много замечаний, в том числе и весьма дельных. Так, мне справедливо указывали на то, что прибор получается слишком громоздким.
— Вы морскую блоху, — заметил один из оппонентов, — превратили в бегемота.
— Но ведь он не прыгать должен, — попробовал отшутиться я, — а предсказывать шторм.
— Блоха тоже предсказывает шторм, — возразил этот скептик, — но, кроме того… она если и не прыгает, то во всяком случае подвижна.
— Мне кажется, — сказал я искренне, — что прибор, созданный нашими общими усилиями, будет несравненно более совершенен, чем блоха. Ведь он не просто сознает ощущение каких-то изменений в атмосфере — вряд ли что-нибудь большее чувствует блоха, а дает возможность анализировать их, определяет частоту и амплитуду колебаний.
— Это, разумеется, правильно, — не успокаивался упрямец, — Но не следует блохе уступать ни в чем. А по габаритам-то она ведь вас бьет!
В конце концов решили изготовить пробный экземпляр прибора с учетом тех замечаний, которые были сделаны на совещании. Я обещал подумать над монтажной схемой, с тем чтобы попытаться сократить размеры прибора, хотя, конечно, довести его до величины блохи не брался.
Должен сказать, что в лаборатории были несколько смущены тем, что человек, не имеющий к ней никакого отношения, так горячо заинтересовался прибором, с которым давно и не спеша здесь работали. То, что я представил готовый вариант реконструкции прибора, произвело сильное впечатление.
Заведующий лабораторией, доцент Горбунов, низенький человек с лысиной со вздохом говорил мне, пожимая руку:
— Спасибо! Большое спасибо за помощь.
А мой главный оппонент, тот, что корил меня преимуществами морской блохи по части габаритов, догнав при выходе, сказал:
— Это хорошо, что вы их встряхнули. У нас вся станция как станция, а эта пятая лаборатория — предмет наших внутренних споров. Здесь собрались все какие-то созерцатели… И дело знают, и науку любят, и люди в общем неплохие, но вот дуновения жизни по-настоящему не ощущают! Знаете, такая тихая заводь на берегу моря… Ну, что же, — добавил он, — ваш проект, по существу говоря, является лучшей формой критики работы пятой лаборатории. Они это, конечно, почувствовали. Это очень хорошо. Главное — действовать!
Из этого я мог заключить, что он не в сильном восторге от моего проекта.
Странная судьба постигла это мое начинание, которому я отдал столько бессонных ночей. О том, как реагировали Петр Ивановия и Костя на мою идею, я уже рассказывал. А этот мой оппонент на станции основной моей заслугой признает критику делом работы лаборатории, которую здесь считают отстающей!
Ну, а сам-то проект, черт, возьми! Ведь прибор, предсказывающий шторм, создан, если только мои расчеты правильны и никто их не опроверг. Такое непонятно холодное отношение к конкретным результатам моего труда этих трех разных людей меня удивляло.
Вот уж поистине на всех не угодишь! Но я ловил себя на мысли, что мне особенно хотелось угодить именно этим людям. Это были, как я чувствовал, по-настоящему ищущие, требовательные к себе и к другим, искренне заинтересованные в успехе дела люди.
Возвратившись в санаторий, я прошел на метеостанцию. Мне хотелось рассказать Косте Никитину о результатах совещания.
Я застал у него Безрученко. Узнав, что прибор, о котором он уже слышал, сдается на изготовление, этот обычно спокойный и сдержанный человек взял мою руку обеими своими руками и так горячо ее пожал, что я был утешен за все свои огорчения.
