Фрэнк Герберт - Глаза Гейзенберга
– Они полностью обездвижены, – сказал Шруилл, – Бояться нечего.
– К тому же, они напуганы, – сказал Нурс. И он неожиданно вспомнил случай из своей юности. Его взяли в один антикварный дом, где один из гедонистов с гордостью устраивал выставку пласмелдовых копий пропавших статуй. Там была огромная рыба, одна фигура без головы на лошади (очень жуткая), монах в капюшоне и мужчина и женщина, которые прижались друг к другу в объятии страха. Мужчина и женщина, он вспомнил сейчас, были похожи лицами на Лизбет и Гарви Дюранов.
«Они являются, в каком-то смысле, нашими родителями, – думал Нурс, – Мы ведем свой род от народа».
Вдруг Калапина поняла, кого ей тут не хватает. Это был Макс. Он умер, она знала, и на секунду она вспомнила, что же с ним произошло. Пережил свою полезность, решила она. Новый Макс еще, должно быть, не готов.
«Странно, что Макс должен был уйти именно так, – подумала она. Но жизни простых смертных были похожими на осеннюю паутину. Однажды вы увидели их, на следующий день вы увидите лишь место, где они были, – Я должна спросить, что случилось с Максом». Но она знала, что никогда бы не приблизилась к этому. Ответ потребовал бы отвратительного слова, понятия, в котором даже эвфемизмы были бы отвратительны.
– Обратите особое внимание на Киборга Глиссона, – сказал Шруилл, – Разве не странно, что наши инструменты не отражают никаких его эмоций?
– Вероятно, у него нет эмоций, – сказала Калапина.
– Я не доверяю ему, – сказал Нурс, – Мой дед говорил о коварстве Киборгов.
– Фактически, он ведь робот, – сказал Шруилл, – Запрограммированный давать самые точный ответ на вопрос о сохранении его бытия. Его сегодняшняя покорность очень интересна.
– Разве наша цель не состоит в их допросе? – спросил Нурс.
– Минуточку терпения, – сказал Шруилл, – Мы вскроем их до самого мозга и откроем их память для нашего исследования. Сначала надо хорошо изучить их.
– Ты такой бесчувственный, Шруилл, – сказала Калапина.
Шум одобрения разнесся по залу.
Шруилл взглянул на нее. Голос Калапины прозвучал тогда так странно. Он сам почувствовал какое-то беспокойство.
Глаза Киборга Глиссона двигались, прикрытые тяжелыми веками, холодные, изучающие, поблескивающие сменяющимися линзами, которые давали ему более широкое поле обозрения.
– Вы видите это, Дюран? – спросил он, голос его прерывался из-за необходимости делать короткие поверхностные вдохи.
Гарви, наконец, обрел дар речи:
– Я… не могу… поверить… этому.
– Они разговаривают, – сказала Калапина, голос ее звучал ярко. Она посмотрела на Дюрана, в глазах его увидела удивленное презрение и жалость.
– Жалость? – удивилась она.
Взгляд на крошечный прибор на ее запястье подтвердил оценку эмоции на Шаре Обзора. «Жалость! Как он смеет жалеть меня!»
– Гарви, – прошептала Лизбет.
Сдерживаемая ярость исказила черты Гарви. Он повернул глаза, но не мог окинуть взглядом так далеко, чтобы увидеть ее, – Лиз, – пробормотал он, – Лиз, я люблю тебя.
– Это время для ненависти, а не для любви, – сказал Глиссон, его сдержанный тон придавал словам оттенок нереальности, – Ненависти и мести, – сказал Глиссон.
– Что вы говорите? – спросил Свенгаард. Он прислушивался к их словам с возрастающим интересом. На какое-то время он даже думал умолять оптименов, говоря, что он пленник, которого держали против воли, но шестое чувство подсказало ему, что такая попытка была бы бесполезной. Он был ничем для этих горделивых созданий. Он был пеной набежавшей волны у подножья скалы. ОНИ были скалой.
– Посмотри на них как врач, – сказал Глиссон, – ОНИ умирают.
– Это правда, – сказал Гарви.
Лизбет плотно закрыла глаза, чтобы не заплакать. Сейчас глаза ее распахнулись, и она пристально смотрела на людей вокруг, видя их глазами Гарви и Глиссона.
– ОНИ умирают, – выдохнула она.
Вот где было поле деятельности для курьера подпольного Центра, она могла читать их тренированным взглядом. Печать смерти на лицах бессмертных! Глиссон видел это, конечно, благодаря своим способностям читать и отражать.
– Этот народ временами бывает такой безобразный, – сказала Калапина.
– Их бессмертие кончается, – сказал Свенгаард. В голосе его был тон, не поддающийся чтению, и Лизбет хотела знать, что это за тон. В голосе его не было отчаяния, которого можно было бы ожидать.
– Я говорю вам, что они отвратительны! – сказала Калапина, придав голосу такую эмоциональную тональность, что ни один простой фармаколог не осмелился бы противоречить ей.
Бумур пробудился от глубокого забытья. Настраивающаяся логика компьютера в нем записала разговор, проиграла его вновь, извлекла ключевые значения. Но он, пока еще новый и неполный Киборг, смог уловить лишь слабые признаки того, что что-то разладилось у этих вечножителей. Шок этого открытия оставил у Бумура ощущение, что он должен ответить на это открытие какой-то эмоцией, на которую он более не был способен.
– Их слова, – сказал Нурс, – Я нахожу в их разговоре полнейшее отсутствие смысла. О чем они говорят, Шруилл?
– Давайте спросим их сейчас о самосохраняющихся жизнеспособных, – сказала Калапина, – И о резервном эмбрионе. Не забывайте о резервном эмбрионе.
– Посмотрите туда, на верхний ряд, – сказал Глиссон.
– Вон тот высокий. Посмотрите на морщины его лица, видите?
– Он выглядит таким старым, – прошептала Лизбет. Она чувствовала удивительную пустоту чувств. До тех пор, пока оптимены были там – неизменные вечные – ее мир содержал основание, которое было непоколебимо. Даже при всем том, что она выступала против них, она почувствовала это. Киборги умирали… иногда. Простые смертные умирали. Но оптимены все продолжали и продолжали жить… – Что это? – спросил Свенгаард – Что с ними происходит?
– Второй ряд налево, – сказал Глиссон, – Женщина с рыжими волосами. У нее запали глаза, остановился взгляд.
Бумур повернул глаза, чтобы увидеть женщину. Болезненные проявления плоти оптименов бросались в глаза, когда его взгляд совершал короткую дугу, на которую был способен.
– Что они говорят? – потребовала Калапина, – Что это?
– Голос ее звучал брюзжаще, даже для своих собственных ушей. Она чувствовала раздражение и досаду от появившихся слабых болей.
Бормочущий звук неодобрения прошел вверх по скамьям. Раздавались слабые смешки, взрывы сварливого гнева, смеха.
"Нам положено допросить этих преступников, – думала Калапина, – Но почему этого никто не начинает? Неужели я должна начать?
Она посмотрела на Шруилла. Он перегнулся вниз со своего места, рассматривая Гарви Дюрана. Она повернулась к Нурсу, встретила презрительную полуусмешку на его лице, отдаленный взгляд. На шее Нурса пульсировала жилка, которую она никогда раньше не замечала, морщинистое пятно из красных вен выступило на его щеке.
