Игорь Астахов - Чужая дуэль
— Это ты, дядько Андрий? Фу ты, божешь мой, напугал-то как! Я ж так поздненько и ни ждала никого.
— А сколь тебе говорено, дверь на крючок запирать? — не здороваясь, с порога забурчал Стахов. — Как об стенку горох. Вот приедет Петр Аполлонович, все как есть доложу.
— И Петичка будет? — зарумянилась хозяйка, опустив глаза.
— Обещались, — Андрюха посторонился и подтолкнул меня вперед. — Вот, принимай гостя. Прошу любить и жаловать — Степан, — он, запнувшись, обернулся: — Как там тебя, барин, по батюшке?
— Для вас — просто Степан, — я, проявляя галантность, осторожно подхватил ее ладонь и поднес к губам.
— Христя, — залилась краской девушка, смущенно высвобождая руку.
— Ну, вот и познакомились, — нарочито бодро провозгласил я, перехватывая у Стахова инициативу. — Вы не против моей компании на несколько дней?
— Та ни дай Бог? — всплеснула она руками. — Тильки буду раденька. Тут насомоти, одной, то есть, дуже боязно, особливо по ночам.
— Вот и ладушки, — в тон ответил я и повернулся, крепко прихватил Андрюху за рукав. — Тогда мы сейчас перекурим, и располагаться будем.
Вытолкнув удивленного Стахова обратно в сени и плотно притворив за собой дверь, прошипел ему в ухо:
— Быстро, охламон, рассказывай, к кому меня привез?
— Дык это, — в полный голос попытался он ответить, но я тут же шикнул:
— Тихо ты, не ори.
Андрюха прикрыл ладонью рот и понимающе затряс головой. Затем шепотом продолжил:
— Это ж Христинка, бывшая зазноба их превосходительства Николая Александровича.
— Какого такого Николая Александровича? — не сразу дошло до меня.
— Как какого?! — возмутился Стахов, вновь повышая голос. — Прохорова, разумеется. Иль запамятовал? Я ж сказывал тебе про нее. Сам же тогда наказал встречу устроить.
И тут меня словно обухом по голове ударило.
— Так это что ж получается, покойник успел наследника заделать?
— Ну да, — без особых эмоций отреагировал Андрюха. — Трепали много про слабость его превосходительства по женскому полу. Но враки это, ей-богу враки. Сам видишь.
Опираясь спиной о стену, я сполз вниз на ослабевших ногах. Сидя на корточках, обхватил руками голову.
— Что ж ты мне раньше-то не сказал, черт рыжий?
Растерявшийся Стахов испуганно открестился:
— Дык я и сам недавно узнал, — словно испуганный ребенок оправдывался он. — Мне и рассказать-то некому было. Ты, барин, пропал. Вот и я раскрылся господину околоточному. Он-то Христинку здеся разыскал, да под крыло взял.
Больше не слушая вполголоса бубнившего Андрюху, я вспотел в промороженных сенях, уразумев, на каком краю балансировал, так беспечно проживая в имении бывшего покровителя.
Кое-как выковырнув дрожащими пальцами папиросу из портсигара и прикурив, пробормотал под нос:
— Добрейшей души барышня оказалась. А могла бы и притравить между делом.
— Ась?.. Сказал что? — прервался Стахов.
— Ничего, — выкинув окурок за дверь, рывком поднялся. — Пошли в дом. Зябко здесь.
Повесив пальто на гвоздь в крохотной выгородке для хранения верхней одежды, я прошелся по дому. Потрясенный царившей в нем стерильной чистотой не удержался и отвесил хозяйке цветистый комплимент по этому поводу.
Порозовев, она опустила глаза и видимо от смущения окончательно перешла на родной язык:
— Вот у мойый матуси в хате з пидлоги можна було йысти. А цей хлив невзмози вимити.
Я усмехнулся в усы:
— Да уж тут, с чем сравнивать. Буханевич вон, пройдоха, за первый разряд немалые деньги дерет, а пыли по углам — траву сеять можно. И тараканы среди бела дня шастают, как дома у себя.
— Та ни дай боже, — мелко перекрестилась Христина. — Нема в нас цёго смиття, ни тарганив, ни щурив, ни мишей бо йым тут йссти нема чого. — И горько улыбнулась.
Хлопнув себя по лбу, я поманил пальцем пристроившегося за кухонным столом и хрустевшего невесть откуда взявшейся черствой краюхой Андрюху. Когда тот, с грохотом отодвинув табуретку, подошел, смахивая крошки с бороды, сунул ему червонец.
— Мухой лети в лавку и вези сюда провиант. Да не жадись, на все бери. Понял? — я погрозил ему пальцем. — Проверю.
Нисколько не обиженный нескрываемым недоверием, Стахов выразительно щелкнул пальцем по густо заросшему рыжим волосом кадыку.
— А с этим как?
После секундного колебания я обреченно уронил руку.
— Черт с тобой, давай. Только порядочное, да про даму не забудь, — и, не обращая внимания на робкий протест Христины, вытолкнул его за дверь с напутствием: — Одна нога здесь, другая там.
— Ой, лишенько, ну нащо так себе непокойыть Я же ни в чом не маю потреби. — Тихонько причитала хозяйка, опершись о косяк и машинально поглаживая живот. — Ви все не так зрозумили. Я-то сюди писля Колинойы смерти перейыхала. Попершее, це так было, ледве з голодухи не померла. Хиба не Петичка… Петро Аполлонович, — она всхлипнула, прикрыв лицо подолом фартука.
Я подошел ближе и легонько потрепал ее по плечу:
— Будет уже, будет… Давай-ка лучше чайку, что ли организуй. А то продрог с дороги.
Христина встрепенулась, заохала:
— Ой, боже ж мий, що ж я, зовсим з глузду зйыхала. Гостя як привичаю. Ви до столу сидайте, а я зараз…
Когда через час, заполняя комнату шумом и ядреным морозным духом, заявился Стахов в компании с Селиверстовым, я успел выпить три чашки чая и подробно ознакомится с биографией собеседницы, изголодавшейся по общению.
Околоточный, с застывшей улыбкой, больше походящей на оскал, обдирал намерзшие на усах сосульки и исподтишка настороженно стрелял глазами по комнате. Затем, помогая выгружать на стол продукты и бутылки, фальшиво балагурил, откровенно сверля меня подозрительным взглядом.
Улучив момент, я оттер полицейского в кухоньку и прошипел в самое ухо:
— Как-то ты, Петр Аполлонович, вдруг стал не слишком приветлив. Или обидел кто? Так ты прямо скажи, не томи.
Селиверстов вздрогнул, отстранился и тихо, но очень твердо заговорил:
— Тебя, Степан Дмитрич, очень уважаю, и можно даже сказать, люблю. Но за женщину эту, — он мотнул головой в сторону комнаты, где хлопотала, накрывая на стол, Христина, — любого в клочья порву.
Я отвернулся, кусая губы, чтобы не дай Бог не расхохотаться в голос, такой комичной показалась неожиданная вспышка ревности околоточного.
Овладев собой, я приобнял новоявленного Отелло за плечи, проникновенно заглянул ему в глаза и как можно мягче сказал:
— Петя, клянусь, чем хочешь, хоть собственным здоровьем, здесь я тебе совсем не соперник. Честное-пречестное, самое благородное, можно сказать — благороднейшее слово. — И протянул раскрытую ладонь. — Ты мне веришь?
