Александр Борянский - Время покупать черные перстни
Баба Лиза даже ручками замахала.
— Что вы, что вы, как можно! Все очень хорошие, и врачи, и сестрички. Да если бы не вы, я бы уже давно на том свете была.
Владимиру Петровичу даже стало интересно.
— Неужели так уж в самом деле все хорошо? Ну, хоть чем-то вы недовольны? Говорите, не стесняйтесь.
— Нет, — твердо сказала баба Лиза. — Вы, милый, не знаете, как раньше было.
— А как?
— Мне 25 лет сравнялось, как раз Ванечка только народился. А у меня язва открылась. Это уже потом доктор сказал, что язва. А поначалу я не знала, только болит и болит, сил нет. Да изжога замучила. Врача у нас не было, только в районе, а председатель не отпускает. Да туда было и не дойти, километров 60 с лишним. Только уж осенью, когда уборка кончилась, доползла я дотуда, сосед на лошади ехал и подвез, чуть в грязи не утопли. Ну, доктор посмотрел, да не доктор, а фельдшер. Старый такой, аж руки у него дрожали, а умный. Язва, сказал, у тебя, лекарства надо всякие и диету. Да ведь нет ничего, а диета у нас и так в деревне, есть-то нечего, и все тут. Это, говорит, диета, да не та. А ты, говорит, Лизавета, достань мешок овса и вари себе кисель, густой такой, чтоб он стоял. И только его всю зиму и ешь. Вот и все лечение.
— Ну, что ж язва?
— А прошла, милый, совсем к весне прошла. Я, правда, очень послушная была, только один кисель и ела.
— Да, пожалуй, наше обслуживание вам должно казаться идеальным. А как вам нравится палата? Не хотите поменять?
— Зачем? Палата хорошая, да и привыкла я.
— Но вот другие же ушли.
Баба Лиза хитренько посмотрела на него.
— А-а, это они Катерину боятся.
— А вы?
— Я, милый, теперь ничего не боюсь.
— Лизавета Ивановна, у вас за плечами долгая жизнь, большой опыт Объясните мне толком, что именно всех так напугало. Бегают из палаты в палату, болтают ерунду всякую. В чем тут дело?
Она пожевала сизыми губами, с сомнением глядя на него.
— Объяснить, конечно, можно… только…
— Что вас смущает? Думаете, не пойму, что ли?
— Ну что вы, как можно. Только я бабка темная, по простому пониманию, а это по-вашему, по-ученому, значит, ерунда все.
— Ну, ладно, давайте, как можете. Только без рассуждений, а факты, факты. Понимаете, что это такое?
— Отчего же не понять? Это, значит, что было на самом деле, так?
— Вот именно. Ну, например, почему Мостовицкая, которую вы все тут зовете Генеральшей, вдруг выписалась, не пролежав и недели? Ведь это такая особа, которая очень хорошо знает свои права и выжимает из них все что можно. По крайней мере дважды в году она отлеживается тут за казенный счет по месяцу. И вдруг — нате вам, ушла.
— Да уж, ничего не скажешь, женщина серьезная.
— Так что же случилось? Что такого могла ей сделать ваша молодая соседка, вполне, по-моему, воспитанная, к тому же только что после операции?
— А ничего она ей не сделала.
— Так в чем же, черт возьми, дело? Извините, Лизавета Ивановна.
— Генеральша любит командовать, чтобы все ей служили. Подай, принеси — только приказы раздает.
— И что, все так и бегают? Но почему?
— Кто робеет перед ней, кому она посулит что, а кто и так, от удивления Или связываться не хотят. Вот она лежала в постели а Катя шла мимо. Генеральша протянула ей чашку и говорит так неуважительно, она со всеми так разговаривает, дескать налей воды. Ну, та только глянула, чашка возьми и лопни, так — вжых! — во все стороны. Кусок Генеральше прямо в лоб, ей, конечно, обидно. Она женщина видная, у нее и кавалер еще есть.
Владимир Петрович схватился за голову.
— Нет, это немыслимо! Развалилась старая чашка — виновата женщина которая имела несчастье на нее поглядеть. Так, конечно, можно что угодно придумать. А почему именно она? Ведь вы тоже там были, а?
Баба Лиза покачала головой, в глазках ее играла улыбка.
— Нет, милый, у меня глаз не такой.
— Что значит — «не такой»?
— А то и значит, что голубой.
— Голубой, черный… чушь все это! Если все ваши рассуждения столько стоят, то я лишний раз убеждаюсь, до чего же бабы… простите, женщины, вздорный народ.
— Это конечно, милый. Бабы, они и есть — бабы, чего тут извиняться. Наплетут невесть что.
— Что-то я вас не пойму, Лизавета Ивановна. Признайтесь, вы в глубине души сами не верите всей этой чепухе? А? Оттого и не уходите из палаты. Вы-то почему не боитесь? А вдруг она и вас так — вжых!
— А зачем я ей надобна? Мне она ничего не сделает. Катя девка хорошая, добрая, только гордая, и силы в ней много, вот и играет. А только зря она обижать никого не станет. И опять же… Вот идете вы, к примеру, по улице, а навстречу — собака. Вы ее боитесь?
— Кто? Я? С какой стати?
— Вот — она вас и не укусит. А если кто боится, идет дрожит — того она и тяпнет.
В коридоре послышался шум. Дверь распахнулась, показалась испуганная физиономия сестры.
— Ой, Владимир Петрович!
— Ну, что там еще?
— В седьмой палате трубу прорвало. Так и хлещет! Тетя Паша где-то ходит, а слесарю не могу дозвониться.
Доктор стал медленно вырастать из-за стола, опершись о него руками, ноздри его раздувались.
— А мне какое дело? Я должен еще и трубами заниматься? Не мешайте работать! — гаркнул он.
Сестра ойкнула и выскочила за дверь. Секунду помедлив, доктор выбежал за ней.
4
Интересная жизнь началась в отделении, ничего не скажешь. Каждый день — происшествия, непременно в седьмой палате или неподалеку, и, что удивительно, сразу после врачебного обхода. Назавтра после того, как прорвало отопление, ехавший под окнами грузовик вдруг вильнул и со всего маху врезался в здание больницы, опрокинув стоявшую рядом тележку с молочными бутылками. Грохоту было, шуму, беготни! Водитель поранил руки разлетевшимися осколками. Пока его перевязывали, он таращил глаза и твердил, что не понимает, как это с ним случилось. Умолял сделать ему экспертизу, клялся, что он вообще непьющий, и вообще нес чушь несусветную. Сестры сочувственно качали головами, понимающе переглядывались и влили в него лошадиную дозу успокаивающего. Им-то все было ясно.
Вообще все было понятно всем, кроме Владимира Петровича. Больные и персонал со всей больницы ходили в отделение, как в зоопарк, со сложным чувством страха и восхищения. В особенности удивляло поведение медичек, которые, казалось бы, были вооружены обширными знаниями на естественные темы, защищающими их от суеверий. Однако дело обстояло как раз наоборот, что лишний раз доказывает — зерно только тогда дает всходы, когда падает на благодатную почву, в противном случае из него еще неизвестно что вырастет.
