Михаил Михеев - Вирус В-13
Часы с ее руки были сняты, она не знает, сколько времени сидит в этой жуткой комнате. Час?.. Месяц?.. Год?..
Скрипнула дверь. Струя свежего воздуха коснулась ее лица. Она открыла глаза и увидела перед собой женщину…
Таня пытается сообразить: на самом деле кто-то стоит перед ней или это ей только кажется. Однако она отталкивается от стены затылком и выпрямляется на лежанке. Голова у нее кружится, но она держится руками за лежанку и в упор, упрямо и вызывающе смотрит в чужие прозрачные глаза.
Красный туман затягивает сознание и Таня видит, как с лица женщины исчезает спокойствие и выражение его становится насмешливо злым.
Черный конец хлыста уперся в лоб и оттолкнул голову к стене. Таня больно ударилась затылком, но упрямо не закрывала глаза. И она увидела, как огромная белая фигура выдернула из рук женщины хлыст. Что-то очень знакомое почудилось девушке в этом движении, но она недоверчиво и устало отвернулась.
Таня услышала, как скрипнула дверь, и почувствовала что-то легкое, упавшее к ней на колени. Она передвинула руку и нащупала круглый предмет, с трудом подняла ладонь и разглядела на ней матово-белую монету с изображением Государственного герба Советского Союза…
Таня уже не думала, кто мог бросить ей эту монету с гербом ее Родины, но ощущение необъяснимой радости вытеснило хоровод бредовых видений. Последним усилием она зажала монету в кулаке, склонилась на бок и ничком упала на постель.
— Когда я вырвал у фрейлейн Морге хлыст, — заканчивал свой рассказ Байдаров, — у меня появилось снова желание придушить ее… — Байдаров выразительно сжал в руках захрустевшую спичечную коробку. — Но я понимал, что этим не принесу пользы Тане. А мне так захотелось показать, что ее друзья недалеко, тут, рядом. — нащупал в кармане наш советский двугривенный и перед уходом незаметно бросил ей на колени.
— А потом?
— А потом мы вернулись в кабинет, и я сказал фрейлейн Морге, что поеду с ней хоть в преисподнюю, лишь бы только поскорее выручить Таню.
— Что ответила фрейлейн Морге?
— Она будет ждать меня завтра в час ночи.
— В час ночи?!
— В ночной клуб не ездят днем, Сережа.
— И ты поедешь?
Не отвечая, Байдаров предупреждающе поднял палец, ушел в спальню и вернулся с подушкой. По дороге он включил радио и повернул регулятор на полную мощность. Гавайская гитара взревела в громкоговорителе так, что у Березкина зазвенело в ушах.
Байдаров закрыл телефон подушкой.
— Вот теперь можно поговорить, — сказал он. — У меня есть такой план, Сережа…
— Что они говорят? — спросил фон Штрипс.
У пульта аппарата для подслушивания сидел полицейский агент, знающий русский язык. Внезапно он поморщился и снял с ушей чашечки телефонов.
— Они включили радио.
— Все равно, продолжайте слушать.
Агент опять надвинул наушники, прикрыл их сверху ладонями и нагнулся к пульту. Повертел ручками управления: — Слышимость резко понизилась, — сказал агент, — Разобрать слова невозможно.
Шеф полиции нервно дернул щеточкой усиков и ударом пальца выключил микрофон секретного селектора.
Вечером, этого же дня, фрейлейн Морге вызвала доктора Крейде.
— Сколько вы ввели доктору Майковой вируса «В»?
— Два кубика, фрейлейн Морге. Два кубика слабой разводки.
— Больше нельзя?
— Нельзя. Она потеряет сознание и совсем не сможет говорить.
— Она и сейчас не много говорит, — заметила фрейлейн Морге. — Сегодня ночью нужно будет еще раз попробовать допросить ее.
Поединок
Березкин внезапно проснулся от острого ощущения не то жалости, не то тревоги. Вначале ему показалось, что с Байдаровым что-то случилось. Он испуганно вскочил с постели. Но Байдаров спокойно спал на кровати напротив. Слабый свет из-под темно-зеленого абажура ночной лампы падал на его лицо, и оно казалось скорбным и печальным.
Однако неприятное чувство не проходило. Березкин подошел к окну, откинул штору. Серое туманное небо висело над крышами. Внизу тянулась черной рекой пустая неприветливая улица. По тротуару брела одинокая фигура в пиджаке с поднятым воротником, в шляпе с уныло обвисшими полями.
Березкин проводил глазами сиротливого прохожего, пока он не скрылся в ночных сумерках, и вдруг подумал, что Тане в эту же минуту, наверное, очень и очень трудно.
Служитель выпустил локоть Тани. Она качнулась и с трудом удержалась на ногах.
Прямо перед своими глазами она увидела угол письменного стола. Стопку журналов. На журналах лежали черные шоферские перчатки, слишком маленькие для мужской руки. На перчатках тонкий гибкий хлыст.
Рядом на мраморной подставке торчала тонкая золоченая игла со стопкой наколотых бумаг.
Голова у Тани кружилась, ноги подкашивались. Она боялась упасть на сверкающее острие и слегка отодвинулась назад.
При малейшем движении тупая боль ударяла в затылок. Но стоять склонившись Таня не хотела. Медленно, с усилием, она подняла голову.
Женщину за столом она узнала сразу.
— Доктор Крейде, — сказала женщина по-немецки кому-то, находящемуся в комнате.
— Да, фрейлейн Морге, — ответили слева от Тани.
Голос показался знакомым. Смотреть влево Тане мешала нависшая на глаза прядь волос. Она боялась повернуться — как бы не упасть. Левая рука зажата в кулак, в ней монета с гербом Советского Союза. Таня подняла правую руку, отодвинула нависшие волосы. От движения она покачнулась, ей пришлось переступить на месте, чтобы сохранить равновесие. Зато теперь она видит, к кому обратилась женщина. Так и есть! Старший врач Рабочей больницы…
— Вы знаете русский язык, доктор Крейде, — сказала женщина. Признаться, я не подозревала за вами таких способностей.
— Я знаю не только русский, — услышала Таня, — но и английский, фрейлейн.
— Вот как, но вы всегда говорите при мне по-немецки. Даже с Эксоном.
— Из уважения к хозяйке дома.
— Благодарю, — иронически протянула женщина. — А теперь помогите нам разговориться с доктором Майковой на ее родном языке.
Таня неплохо знала немецкий язык. Когда-то в институте она заявила преподавателю, старому Карлу Мейеру, что не желает изучать язык, на котором написана такая книга, как «Мейн Кампф». Седой Мейер тогда покраснел и закричал на нее, что она не права, что немецкий язык не тот, на котором написана «Мейн Кампф», а тот, на котором написаны «Фауст» и «Коммунистический манифест». Он поставил ей «плохо», и, поразмыслив, Таня решила, что он был прав.
Она сделала усилие и произнесла по-немецки: — Нам не о чем разговаривать здесь на русском языке. Да вы и недостойны говорить на нем. И хотя в глазах от напряжения уже появилась красноватая муть, Таня добавила с упрямым вызовом: — Будем говорить по-немецки… хотя бы из уважения к хозяйке дома.
