Еремей Парнов - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 25
— Прощай. Я ухожу
Карлик с отчаянием посмотрел ему в спину, перевел взгляд на бесполезный теперь парализующий пистолет, поднял его, размахнулся и что было сил запустил в пульт.
— Да что же это за невезение за такое! Уходит, и ничего нельзя сделать!
— Прощай, — повторил Толя, собираясь прыгнуть на землю, но в этот момент раздалось мягкое жужжание и тарелка взмыла высоко в небо.
— Включилась! — заорал пришелец. — Я ударил, а она включилась! Летит, милая! Летит, дорогая!
…Толя с тоской смотрел в люк на цепочки огней, рассыпанных по черной земле, стало совсем холодно, но ветра почему-то не было, хотя они и мчались с порядочной скоростью.
В кресле, обхватив колени руками, блаженно жмурился пришелец. Первый раз в жизни ему повезло.
АЛЕКСАНДР СИЛЕЦКИЙ
Третий день ветер
Он сидел, казалось, упираясь головой в звездное небо, а внизу темным неподвижным чудовищем раскинулся город. Кое-где мерцали разноцветные огни, такие тусклые и далекие, что возникало чувство, будто там, под ногами, тоже разверзлась бездна и сверху и снизу холодным светом горят огни космоса. От этого пропадало ощущение надежности опоры и все становилось зыбким и бесформенным, словно сотканным из тонких нитей гравитационных полей.
«Я очень устал, мне нужно отдохнуть», — рассуждал он сам с собой, и каждая мысль, каждый образ возникали в виде призрачной вспышки — для тех, кто если бы вдруг очутился рядом; а тем, кто не спал и стоял внизу на улицах города или возле окон своих старых домов, казалось, что по небу летит целый рой догорающих звезд.
«Пожалуй, я отдохну здесь, — думал он. — Я останусь до завтра на этом маяке — люди далеко, тут никто меня не найдет, а утром, — он вздохнул, — что ж, утром придется что-нибудь придумать. Я должен улететь и рассказать своему Племени все: и об этой планете, и о ее хозяевах — они называют себя людьми… Я расскажу о них и потребую, чтобы сюда прибыл целый отряд — люди уже вступили в такой период, когда они думают о счастье, но могут в любой момент уничтожить друг друга, и наш долг — уберечь их от этого и направить по Истинному пути. Недаром мы — Племя Носителей Счастья».
Он сидел, казалось, упираясь головой в звездное небо, на вершине маяка, незримый и грустный, и вслушивался в голоса ветра — может, он донесет до него клич его Братьев? Тогда он сумеет их позвать, но это — в крайнем случае, он никогда не любил звать на помощь.
Все получилось очень нелепо.
Крылья, которые несли его по Вселенной от звезды к звезде, вдруг отказали, они не смогли поднять его тело и умчать в открытый космос, и он остался на этой планете.
Нельзя же мчаться все время со скоростью света — без сна, без отдыха… Вечный поиск, надежда — а вдруг?…
И вот он нашел… Но какою ценой?!
Крылья бессильно струились вдоль тела.
Он знал: если силы к утру не вернутся, крылья уже не поднимут его никогда — они умрут, а это все равно, что умереть самому. Тогда он сольется с этой ночью и зайдет вместе с ней на востоке, исчезнет, как мимолетная, неприметная деталь вчерашнего дня. Разве что ветер споет о нем песню. Споет и забудет.
На востоке?
Смутная надежда зародилась в его мозгу.
На востоке?!
Там, где восходит солнце, там, где алая заря раскаляет море и, словно огненная гора, вздымается к небу?!
Взойти на эту гору, и пламя ее, разогрев усталые крылья, растопив замерзшую кровь, поднимет тебя своими языками к угасающим звездам… Навстречу ветру и солнцу…
Это легенда, старая-престарая, которую взрослые рассказывали детям, когда те задавали вопрос: «Как мы научились летать?» И дети были довольны — потому что верили, как и все дети,
Иди навстречу солнцу, встреть песней свет и тепло, что дают живому жизнь, отвернись от ночи, где страх и холод, — и силы твои удвоятся!
«Да, легенда, — подумал он. — Легенда, сказка… Но ведь и я в нее верил, когда был ребенком и только-только пробовал летать. Так почему ж теперь… Ведь стоит лишь решить, что сказка эта, как ничто другое, для тебя необходима… Да-да! И крылья снова наполнятся силой…
Тогда я приведу сюда своих Братьев, и мы не допустим в этом мире ничего дурного, Люди и не будут знать о нашей помощи, пусть думают, что все идет само собой, что счастье и добро — их несомненная заслуга. Зато потом, много времени спустя, они сами начнут, уже в других мирах, следить за развитием иных цивилизаций. Тогда мы и люди с этой планеты станем братьями по духу, и они поймут, кто мы такие».
Так думал он, сидя на вершине маяка.
Под ним, темный и чужой, лежал громадный город.
В окнах был погашен свет, и только иногда вдруг появлялись призрачные тени и видно было, как колеблются, помигивая огнями и позванивая игрушками, зеленые ветви елок, как за столами сидят люди, держа наготове бокалы с вином, и с первыми ударами часов начинают чокаться и желают друг другу счастья на вечные времена.
Возможно, всего этого и не было слышно и видно, но люди действительно желали друг другу счастья, а у Носителя Счастья, даже попавшего в беду, всегда было тонкое чутье на этот счет — ибо, в итоге, смысл всей его жизни в том и состоял,
Он сидел и смотрел вниз, кутаясь в складки крыльев, — здесь, на вершине маяка, было холодно и сыро. Дул сильный ветер. Третий день подряд…
Чтобы как-то развлечься и скоротать время, он принялся смотреть на тонкий, ослепительно яркий луч маяка и думать о тех, кто сейчас тоже видит этот свет и радуется возвращению домой. Потом это ему наскучило, и он запел песню.
Елка в углу была похожа на громадного пушистого кота — шерсть и усы топорщились во все стороны, а дюжина разноцветных лампочек-глаз смотрела хитро и самодовольно.
За столом, возле елки, сидели двое — смотритель маяка и его жена. Каждый год они садились вот так и, мечтательно улыбаясь, поднимали бокалы с вином, чтобы чокнуться и выпить их до дна, когда часы, шипя, как старая пластинка, нараспев пробьют двенадцать раз.
Тени на стенах, тени на полу, на потолке, и смеющиеся лампочки-глаза в зеленых ветках…
А за окном — холод. Холод и вьюга. Третий день, не стихая, дует ветер, снег залепляет глаза запоздалым путникам, по черному небу мечутся рваные тучи и обнажают замерзшие звезды — их бьет озноб, они мигают, пытаясь согреться, а ветер внизу воет и стонет и в злобе взмывает к звездам, запорашивая снегом голые светила, силясь загасить их совсем, — тогда звезды со звоном сорвутся с неба и покатятся по земле, а ветер будет слушать их странную мелодию, полную печали, и подтягивать им на разные голоса…
Вдвоем хорошо. Тихо и тепло. Но если вслушаться, может показаться, будто кто-то скребется, шуршит, осторожно, словно боясь, что его услышат, и тихо что-то напевает.
