Владислав Крапивин - Голубятня на желтой поляне
— «Скадермены», — усмехнулся Яр. — Элита человечества, космическое дворянство… Нет, я имею в виду всех жителей Земли.
— За что же вы их так? Люди сделали нашу планету цветущей.
— Планета — не клумба… Вам не кажется, что люди разучились любить?
— Это неправда, Яр! — воскликнул Кротов.
Яр улыбнулся:
— Я не имел в виду вас, Дима… И я не про ту любовь. Я про ту, где тревога и боль друг за друга…
— Если люди счастливы, зачем боль-то? — нерешительно сказал Олег Борисович. — Яр, голубчик, ты что-то не то…
— Да, пожалуй, — согласился Яр. — Только всегда ли они счастливы? А что, если однажды мы вернёмся, и… Впрочем, такие дискуссии не предусмотрены уставом СКДР…
Сайский встал.
— Олег Борисович, прошу вас, ещё раз проверьте систему для выхода из режима. Дмитрий Васильевич, вас прошу быть в рубке на вахте.
— Но ведь до выхода ещё семнадцать часов! — строптиво сказал Дима.
— Это сейчас не имеет значения. Мы возвращаемся на Землю. В силу чрезвычайных обстоятельств.
— Что чрезвычайного вы усмотрели? — утомлённо спросил Яр. — Почему нельзя продолжать экспедицию?
— Это позвольте решать мне, Ярослав Игоревич. А вас я попросил бы незамедлительно написать подробный рапорт о случившемся. Надеюсь, вас это не затруднит?
— Затруднит, — сумрачно сказал Яр. — Я не могу… сейчас.
— Что ж, отдохните… Только прошу: если у вас возникнет намерение вновь покинуть крейсер, не делайте этого без предупреждения.
— Вам угодно иронизировать?
— Отнюдь…
— У меня не возникнет такого намерения, — с трудом сказал Яр. — Потому что мальчик, который приходил за мной… он уже не придёт. Я вам говорил… — У Яра перехватило горло. — И вы, капитан… и поэтому… я сейчас не могу писать рапорт. И подите вы к чёрту…
Сайский опустил глаза.
— Извините, Ярослав Игоревич…
— Простите нас, Яр, — сказал Дима Кротов и ушёл из кают-компании в рубку.
— Яр, ты… правда, отдохнул бы, — пробормотал Олег Борисович и, оглядываясь, побрёл к выходу. Сайский опять сел.
Яр отошёл к иллюминатору. За стеклом была панорама, изображающая берёзовый перелесок. Пластиковые листики вздрагивали от струи вентилятора. Пластмассовая божья коровка сидела на блестящих лепестках очень ровной ромашки. Яр закрыл глаза и уперся кулаками в тёплое стекло.
— Яр! — громко и странно позвал его Дима. — Ярослав Игоревич!
Яр оглянулся… Дима — бледный, с какой-то неловкой улыбкой — стоял в дверном проёме рубки.
— Яр, там… к вам…
Дима шарахнулся от метнувшегося в рубку Яра.
В рубке смешались электрический и солнечный свет. У отодвинутой двери гермошлюза переминался с ноги на ногу сумрачный Алька.
Глава седьмая
БУРАН
Снова было похоже на июнь. Вокруг голубятни лежал ковёр цветущих одуванчиков. Дальше цвела сурепка и ещё какие-то солнечные цветы. От них весь пустырь казался ярко-жёлтым. Одуванчики качались под тёплым ветром. И квадратная тень голубятни шевелилась на них, как живая.
По одну сторону тени стоял Яр. По другую Алька. Друг на друга они не смотрели. Яр поправлял под курткой ремень блика. Алька расковыривал дырку на своей трикотажной фуфайке. Потом он быстро глянул из-под ресниц и жалобно попросил:
— Яр… ну, прости, а?
Яр сопел, дёргая пряжку — её заело.
— Ну, Яр…
— Ага, теперь «прости», — пропыхтел Яр. — Надо было думать…
— Я больше не буду, — по-настоящему виновато сказал Алька. Почти по-настоящему.
— Ага, «не буду»… За твои слова знаешь что? Драть надо как следует…
Алька опять стрельнул глазами из-под пшеничных ресниц, совсем понурился и вздохнул:
— Ну… ладно. А потом простишь?
— Видно будет. Иди сюда, — деревянным голосом сказал Яр.
Алька, загребая башмаками одуванчики, побрел через тень голубятни. Остановился перед Яром. Полная покорность и раскаяние.
Яр хмыкнул, взял в пятерню отросшие Алькины волосы, качнул туда-сюда покаянную голову, подхватил Альку, взметнул над собой.
— Вот заброшу балбеса на голубятню…
Алька радостно заверещал, задрыгал ногами, роняя, как всегда, башмаки. Сказал с высоты:
— Не-а! Не забросишь.
— Это почему?
— Потому что ты уже не злишься.
— Злюсь! — рявкнул Яр.
— Не!..
— Откуда ты это взял?
— Ну… потому что ты же понимаешь… что сам виноват… — И Алька испуганно заморгал.
Яр опустил его в одуванчики.
— Ах, значит, я виноват?
— То есть я… Но ты тоже… немножко.
— Тьфу на тебя… Тоже мне психоаналитик, — проворчал Яр.
Алька смотрел преданно, весело и бесстрашно. Яр ничего не мог ему возразить. Потому что он и в самом деле был виноват. По крайней мере, с точки зрения Альки. Недаром Алька так заорал. Тогда, в крейсере…
Ой-ёй-ёй! Яр никогда не думал, что весёлый и ласковый Алька может так яростно и беспощадно орать.
Когда прошла первая радость, когда Яр выпустил Алькины плечи и с усмешкой оглянулся на обалдевших членов экипажа, Алька сказал коротко:
— Почему ты сбежал? Пойдём.
Яр понял, что надо решать. Немедленно и навсегда. И… начал глупо и жалобно говорить, что он там, наверно, лишний и лучше будет, если…
Вот тут Алька и взорвался.
— Ты что! — закричал он, исходя яростью и слезами. — Сперва наобещал, а теперь… Какое ты имеешь право?! Врал, что никогда не уйдёшь, а сам!.. Пошли сейчас же!!
— Но, Алька…
— Не пойдёшь?! — бешено крикнул Алька. — Тогда… Тогда ты самый паршивый дезертир, вот кто!!
Стало тихо. Лишь в Альке клокотало гневное, смешанное со слезами дыхание. И в этой тишине случилось неожиданное. Капитан Сайский начал ржать. Интеллигентный, безукоризненный Сайский уронил золочёное пенсне, бухнулся в кресло и стал не смеяться, а непотребно ржать: как загулявший рыбак в баре у Чёрного Якова, услышавший какой-нибудь пудовый анекдот.
Сквозь сумятицу мыслей, сквозь обиду, растерянность и досаду на себя, сквозь щемящую нежность к негодующему Альке и радость оттого, что он пришёл, сквозь злость на идиота Сайского до Яра смутно дошёл комизм положения.
Сайский, всхлипывая, сказал:
— Клянусь субпространством, такого не было в космосе за всю историю полётов… Ярослав Игоревич, вдумайтесь: вы в любом случае оказываетесь дезертиром. Так что уж идите с мальчиком. На Земле вас, по крайней мере, хоть как-то оправдают.
«Бред какой-то, честное слово», — беспомощно подумал Яр. Но отозвался сухо:
— Позволено мне будет взять кое-что из личного имущества?
