Петко Тодоров - Детские ладошки
— Похоже, этот невидимый эскорт сопровождает нас вовсе не из любознательности, — пробормотал Александр, а может, это я сам пробормотал, точно не знаю: у обоих нервы были натянуты до предела.
Обменявшись взглядами, мы молча целовались сделав вид, что ничего не замечаем, и на всякий случай засучили рукава: как знать, может придется отбиваться от стаи, если она решит напасть на нас. Не помню, кто из нас первый высказал идею о том, что нас преследует стая.
На четверть часа нас оставили в покое, и хотя я смотрел в оба, Александр заметил их первым.
— Петля вокруг нас затягивается, они поджидают нас за поворотом…
— В таком случае не будем откладывать встречу, — ответил я, поскольку мне претила мысль о том, что можно позволить себе спасаться бегством, ведь у преследователей может сложиться о нас плохое впечатление.
Но за поворотом нас никто не ждал, мы спустились на дно каньона, и только тогда я их увидел, только не понял — кого? Известно, что волнение не способствует обострению зрения, даже наоборот, вот я и увидел черт знает что, глазам своим поверить не мог, поэтому Александру пришлось растолковать мне, как слепому:
— Слишком много щупальцев, когтей и зубов… Господи, чго за страшилища! Как они тебе?
— Да, слишком много… — закончить фразу я не успел.
Оторвавшись от скал, страшилища ринулись на нас, отпущенного нам времени хватило лишь на то, чтобы…
Молниеносно выхватив висевшие у пояса лазерные пистолеты, мы направили их на нападавших.
— Неужели с помощью именно этих аппаратов вы обычно вступаете в контакт с другими цивилизациями? — услышали мы вопрос, но каким тоном он был задан!
Любомир Николов
Расческа для призрака
— Папа, а почему призраки лохматые?
— Гм… Потому что у них нет расчесок.
(Из воспитательной беседы)За широким овалом окна удаляющаяся гроза продолжала гнуть к земле деревья. Небо над почерневшими от влаги кронами просветлело, но сверкавшие время от времени молнии превращали всю картину в негатив: небо становилось черным, а деревья, на секунду освобождаясь от мрака, окунались в призрачную зеленоватую пелену. Толстое стекло не пропускало ни звука, от этого в теплой комнате было еще уютнее.
Велин потянулся под простыней и с наслаждением зарылся в подушку. Как правило работа не утомляла его, но сегодня выдался тяжелый день. Конец месяца… Профилактические осмотры на всех четырех базах, заполнение архаических амбулаторных карточек, традиционный отчет для Земли, занудный, как зубная боль. И наконец — вошедшая в обычай беседа с академиком Бронским. Сначала Велин держался с ним как студент-первокурсник, запинался через слово, докладывая о последних новинках, но постепенно привык, и их встречи теперь протекали в раз и навсегда установленном русле, любую реплику было нетрудно предугадать. Академик начинал с двух-трех анекдотов на профессиональную тему, Велин рассказывал в ответ какую-нибудь курьезную историю из своей практики, и затем они подходили к главной теме разговора — шокам. Но что нового он мог поведать академику? Бронский давным-давно досконально изучил их…
Дверь детской тихонько отворилась, раздалось шлепанье детских ножек.
— Жени! — с трудом удерживаясь от улыбки, строго сказал Велин.
— Да, папа? — тихонько прошептала дочурка, вползая к нему под простыню. Русая головка примостилась на краю подушки. Не дожидаясь руководящих указаний, дочурка просящим тоном сказала: — Пожалуйста, если ты не против, давай поспим на одной кровати?
«Чертенок!» — с умилением подумал Велин, но ответ его прозвучал все так же строго.
— Мама будет сердиться.
— Не будет, папочка. Мама сейчас на дежурстве.
— Ну, ладно, будь по-твоему.
Обрадовавшись победе, Жени устроилась поудобнее и потерлась носом о его небритую щеку.
— Папуля-бородуля. Колючий, как ежик… Расскажешь сказку?
— Какую еще сказку?
— А вот эту — о призраке, — ответила дочка, стараясь говорить страшным шепотом.
Сильвия неодобрительно относилась к таким сказкам. Боялась, что из-за них у ребенка может развиться болезненное воображение. Но поскольку сейчас они были одни и отчитать его было некому, Велин прижал к себе дочку покрепче и принялся рассказывать. Сказка была старая-престарая, он рассказывал ее уже много раз. Слова слетали с языка механически, он говорил, как заведенный, не слушая своих слов.
— И тогда призрак догнал их… и схватил… сестру Санчес, поставившую ошибочный диагноз…
Жени приподняла головку.
— А почему сестра Санчес поставила ошибочный диагноз?
— Потому что она влюби… — начал было Велин, но, проснувшись, спохватился. Оказалось, он начал засыпать, не дойдя и до середины сказки.
— Ладно, давай спать. Конец сказки расскажу завтра.
Жени послушно прижалась к нему и сразу же уснула. Лежа в темноте, Велин улыбнулся. Только этого еще не хватало, посвящать ребенка в сердечные тайны сестры Санчес. Жени и так широко пользовалась тем, что была на базе единственным ребенком, повсюду совала свой нос и болтала со взрослыми бог знает о чем. Бедняга Ван-Некен, начальник базы, стал предметом всеобщих насмешек после того, как, глядя на его огромное брюхо, Жени спросила, когда он собирается рожать.
Незаметно он уснул.
Разбудило его тихое попискивание миниатюрной рации, вмонтированной в браслет. Еще окончательно не проснувшись, но уже был на ногах и судорожно натягивал брюки. Вызов мог означать только одно — он срочно требуется в больнице. Велин готов был поспорить, что знает, в чем дело. На бегу он схватил брошенный на спинку кресла халат, с трудом нашел рукава. В пустом коридоре играли мутные блики дежурного освещения. Велин проскочил коридор в несколько прыжков, свернул к специальному боксу и толкнул дверь.
Все было именно так, как он и предполагал. Пациент лежал на узкой кушетке, дышал он тяжело, с хрипом. Над ним склонилась сестра Санчес, поэтому Велин увидел лишь его длинные ноги в рабочих штанах и тяжелые ботинки, к подошвам которых прилипли комья грязи. Сестра наконец выпрямилась, и от смог разглядеть лицо пациента. Это был Бертон, пилот флайера.
«Этого нам только не хватало», — подумал Велин. Именно в Бертона давно и безнадежно была влюблена сестра Санчес. Поэтому выглядела она сейчас похуже пилота. Загорелое лицо приобрело синюшный оттенок, полные губы дрожали, по щекам скатывались потоки слез.
Жестом он отстранил сестру и склонился над Бертоном. Клиническая картина была типичной — бледность лица, прерывистое дыхание, учащенный пульс, испарина, расширенные зрачки. «Чертова паникерка, — мысленно обругал сестру Велин. — Она и не подумала сама что-нибудь предпринять!» Не глядя на нее, он протянул руку.
