Эдуард Кондратов - Десант из прошлого
Ульман подошел. Из темноты к нему шагнул человек. Ульман узнал своего нового знакомого — ирландца О’Нейла.
— Помогите, господин Ульман! — тихо сказал ирландец.
Только теперь Курт заметил, что О’Нейл был не один. У его ног, прислонившись спиной к стволу дерева, сидел, человек. Скорее, лежал безжизненно раскинув руки и свесив голову на грудь.
— Пьяный?
— Т-с-с. — О’Нейл замахал руками. — Какое пьяный!.. Посмотрите-ка…
Ульман наклонился. Одежда лежащего была насквозь мокрой, словно его только что извлекли из воды.
— Смотрите сюда. — О’Нейл показал на левый рукав рубашки, побуревший от крови. Чиркнул зажигалкой, осторожно откинул ворот: на плече сквозь запекшуюся кровь проглядывала круглая ранка.
— Что случилось? — невольно переходя на шепот, спросил Ульман.
— Сам не знаю. Иду от моря, сворачиваю за угол, а он мне прямо на грудь. Течет с него, холодный. Обхватил за шею: «Спаси, спрячь. Охрана гонится…» Я глазам не поверил: Джим Хован, мой дружок! Его же выслали с острова еще год назад. «Откуда ты взялся?» — говорю. А он меня не узнает, твердит: «Спрячь скорее, спрячь. Убьют». Потом вырываться стал. Кричит: «Пустите! Не имеете права! Я не могу больше!» Дотащил я его сюда, а он и совсем…
Ульман еще раз склонился над раненым. Что с ним произошло? Откуда у него огнестрельная рана? Какой охраны он боится?
Но все это потом. Сейчас ясно одно: кто бы ни был этот человек, он нуждается в помощи.
— Вот что, О’Нейл. На площади мой вертолет. Доставим твоего друга ко мне. У меня его искать не будут.
О’Нейл благодарно кивнул.
Они подхватили раненого и понесли, стараясь держаться в тени деревьев.
Внезапно Джим дернулся и отчетливо произнес:
— Ребята!.. Не выдавайте меня… Я бежал с Севера… Там… ад…
— Джим, — взволнованно заговорил Мартин. — Джим, я О’Нейл.
Но тот уже снова потерял сознание.
— Оставьте, О’Нейл. Потом все узнаем. Надо спешить.
Вот и конец просеке. Уже виднелась площадь. Теперь недалеко, метров сто.
— Мой вертолет с краю. Не заметят, — задыхаясь, сказал Ульман.
Яркий сноп света стегнул по глазам. С площади выскочила автомашина с красным крестом. Ульман и О’Нейл не успели опомниться, как рослые фигуры в белых халатах бесцеремонно оттолкнули их, схватили раненого и потащили в машину.
— Что это значит? — рванулся Ульман.
В живот ему уткнулось дуло пистолета.
— Стоять! — приказал человек в халате. — С вами разговор особый.
— Я шеф «летающих тарелочек» Курт Ульман. Как вы смеете!
Имя Ульмана, видимо, произвело впечатление. Человек в халате убрал пистолет, с сомнением спросил:
— Что же вы, господин Ульман, связались с преступником?
— С преступником?
— В общем, да… Где вы его встретили?
Ульман хотел ответить, но его опередил О’Нейл:
— На аллее. Мы шли с господином Ульманом, смотрим, лежит человек. Решили доставить в больницу. Что тут плохого?
— О, конечно, ничего. — Человек в халате заулыбался. — Мы приняли вас за его сообщников. Прошу извинить.
— Да, но кто же все-таки он? — спросил Ульман.
— Опасный сумасшедший, мания убийства. Он вам ничего не говорил?
И снова первым ответил О’Нейл:
— Ничего! Ни единого слова. Он был без сознания.
— Еще раз прошу нас извинить. Всего хорошего!
Машина рванулась.
Несколько минут они молча смотрели вслед. Потом О’Нейл сказал задумчиво:
— М-да… Кто же они такие? Санитары или хранители? Если санитары, почему с оружием? Если хранители, почему в халатах? Кстати, господин Ульман, разве могут быть сообщники у сумасшедших? М-да…
* * *Утром Ульман позвонил в больницу.
— Алло! Вас слушают! — раздалось в трубке.
— Говорит член Высшего совета Ульман. Вчера ночью к вам доставили умалишенного. Можно узнать, что с ним?
— Одну минуту, я справлюсь, — ответили в трубку.
И ровно через минуту:
— Господин Ульман, к сожалению, интересующий вас больной умер, не приходя в сознание.
— Отчего? — быстро спросил Ульман.
— Кровоизлияние в мозг.
Глава V
ТРИ РАЗГОВОРА
Ты спишь, Сет? Не спи, не спи… Я весь день сегодня об этом думаю. А заговорить боюсь. Потом решил: лягу вечером с тобой рядышком и расскажу.
— Тихо, Никос… Весь барак разбудить хочешь, да? Или чтобы надзиратель услышал?.. Будет нам тогда. Ну, говори…
— Я, Сет, о Джиме Ховане размышлял… Если он и вправду удрал, то ведь не будет молчать, как ты считаешь, Сет? Он хороший малый, этот Джим, за товарищей всей душой болеет. Вот возьмет и расскажет всем про нас. И вообще обо всем. Может, и выручат, а?
— Чудак ты, парень… Все еще надеешься. А я, Никос, давно уже перестал. Уж если нам с тобой не повезло, дружок, так и не повезло. Мне-то, впрочем, никогда в жизни не фартило. Привык, что все не так, как хочется. Терплю.
— А я вот не могу терпеть. Ну, вот просто никак не могу. День и ночь тебя на мушке держат, торопят, бьют… Да еще сырость проклятая. У меня, Сет, с детства легкие неважные, уж так мамаша меня берегла. Мне нельзя под землей долго быть. Да еще выматываюсь…
— А ты пожалуйся, мальчик, пожалуйся… Они тебе посочувствуют. И полечат. У нас тут докторов много…
— Не шути, не надо так шутить… Ты сильный, Сет, даже смеешься. А я как приехал сюда, как увидел в первый раз все это, так и скис. Убежать бы отсюда, как Джим…
— Эх, Никос, Никос… Сколько тебе, двадцатый? А рассуждаешь, как дитя малое. Отсюда не удерешь. Думаешь, Джима не сцапают? Дальше острова не убежит. Гиблое наше дело, дружок, наипаскуднейшее. Только подохнуть и осталось. Ну, да с этим всегда успеется. Как ни паршиво здесь, а жить охота.
— А за что они нас так? Чем я…
— Тсс! Потише ты, дуралей…
— …Чем я провинился? Или ты, Сет? Это преступников на каторгу ссылают, а мы-то по договору… Наобещали, подлецы… Надули…
— Тихо, говорю! Не можешь шепотом, да? Тогда заткнись!
— Вчера нас погнали в девятый сектор ящики распаковывать. Те, большущие… Взял я ломик и думаю: трахнуть бы по всей этой мерзости или еще лучше — взорвать все к черту… Да только не смельчак я. Не могу… От одной мысли страшно становится, и оглядываюсь — не подслушал бы ее кто, не заподозрил…
— Забили они тебя, парень… Скоро и совсем человека из тебя вытравят. Будешь скотом замордованным, и вспомнить не посмеешь, что…
— Молчать! Разговорчики! Кто там шепчется?! Стефанос? Сет Броуз? Молчать!
* * *— Не скалься, не скалься, она не такая… Девушка она особенная. Говорит, что любит, так значит и есть. И я… В общем, тоже. Отработаю здесь положенное, подсоберу деньжат — и махну с ней к себе. Женюсь, честное слово, женюсь. У меня душа разрывается, когда из Уголка уезжаю. Для кого он — Радостей, а для меня — Горя. Очень уж ее жалко…
