Михаил Савеличев - Фирмамент
Толпящиеся вокруг уроды заслоняли горизонт, но дело было не в них, а именно в горизонте — невероятно далеком и изгибающемся почему-то вверх, пытаясь закуклить безжизненную юдоль, словно бесплодная матка могла породить что-то еще, кроме снежной белизны и ветра. Борис отчаянно тыкал в безымянные фигуры, но они не понимали его, подхватывая под дергающиеся руки и стараясь усадить на коффин, но даже не это пугало, а насмешливая ирония мира, окатившая не банальным и привычным дежа вю, а полностью перекроившей окружающий пейзаж в угоду непроявленных сил, насмешливо оставивших ему память (память?) о рвущихся сквозь ледяную мантию костях здешней земли.
— Где горы? — вопрошал он отчаянно. — Где горы?
Сердце отказывалось втискиваться в новую реальность, оставшись жалким горячим комочком на испещренном кровавыми иероглифами леднике, но кровь еще бежала по инерции сквозь артерии и вены, постепенно замедляя ход и выталкивая Бориса в темноту коффина, где скалилось безглазое и безносое лицо недоделанной куклы, но тут сильный удар обрушился на грудь, тонкое жало вонзилось в пустоту, впрыскивая адреналин и ужасом загоняя дряблый мешок в тактовую жизнь…
Все-таки гор не было.
Колоссальный аммонит окаменел под ядовитым небом, покрылся трещинами и рассыпался в мельчайший песок, уносимый штормовым ветром плотными тучами жалящих ос. Лишь кое-где еще возвышались невысокие ребра-осколки исчезнувшей многокилометровой раковины, да спиральный отпечаток намекал на невозможное эволюционное чудо. Изгибаясь логарифмической кривой к чернеющему центру, поверхность была выщерблена крошечными вмятинами скомканной и разглаженной бумаги. Тонкие пластины вибрировали от резких ударов шквала и рассыпали по равнине заунывный вой древнего горлового пения — реликта замерзших цивилизаций, эфемерного создания, неподвластного времени, наводящего смертную тоску суеты сует. Атмосферные реки вгрызались в отполированный фирн, запускали щупальца в невидимые трещины, зачерпывали мелкую крошку разлагающегося льда, прорисовывая русла и притоки серебристыми и розовыми мазками смертельно раненого солнца. В полном соответствии с иллюзией все новые и новые вихри переваливали через чашу горизонта и обрушивались на звенящий колдовской бубен, вплетая в рев мелодий обертоны присутствия чужаков.
Одри поднялась с колен и повернулась к Фареллу.
— Физически с ним сейчас должно быть все нормально. Но психологически…
— О каких горах он толкует? — вмешался Кирилл.
— О тех, на которые мы упали, — сказал Мартин и, сделав паузу, добавил:
— По его версии вселенной.
— Что значит — "по его версии"? — спросил Фарелл. Команда никогда не отличалась особой нормальностью мышления, да и кто после приютской «корежки» мог считать себя нормальным под Крышкой? Но такое, здесь и теперь…
— Он выпал из последовательности. Перекоммутировал. Дал сбой. Туннелировал из параллельной реальности, — предложил свои версии Мартин.
— А ты специалист по реальности? — съязвил Кирилл.
Мартин невозмутимо щелкнул пальцами.
— Его стоит сейчас о чем-то расспрашивать? — поинтересовался Фарелл.
— Лучше сделать вид, что ничего не произошло, — ответила Одри.
— Вот поэтому я лучше знаю реальность, — заметил Мартин. — Я не умею делать вид.
Голоса прорывались сквозь плотную завесу мира обрывочными, противными звуками, окрашенными неуверенностью, злостью и раздражением. Они вспыхивали в голове ослепляющим смыслом, высвечивая его собственную звенящую пустоту наверное так чувствовал себя сперматозоид после оплодотворения яйцеклетки потеря всякого смысла существования, причем не кажущегося, не воображаемого, а — фундаментально биологического. Но впрыснутый в сердце страх шаг за шагом вырывал из промежутка небытия, вытаскивая в соседнюю реальность сквозь пока еще редкие трещины Ойкумены.
Миг синхронизации был неуловим — ляпуновские такты биологических и физических механизмов совпали, сцепились, принялись в крепкие объятия и потащили на гребне гипостазированной алогической становящейся вечности прочь от пробоины, дефекта мира в бесконечную мерзлоту антарктического дня. Борис вздохнул рафинированный кислород и встал с коффина. Бессмысленные маски пялились на него выпученными моноглазами, и лишь по размерам и меткам можно было выявить в этом остаточном сне разума невысокую Одри, квадратного Фарелла, тощего Кирилла и шкафообразного Мартина, словно карикатурист подбирал столь визуально разношерстную и эксцентричную труппу.
— Борис, дружище, как ты? — Фарелл.
— Не скажу, что это уж совсем неприятное занятие — протыкать тебя иглой, — Одри.
— С возвращением, — Кирилл.
— Идти нужно, — Мартин.
Фонемные тени внешних данных и внутреннего содержания. Пора вливаться в бытие.
— Привет, — помахал Борис рукой. — Я снова с вами.
— Посовещаемся, — предложил Фарелл. — Окружающая местность пока не дает нам шансов отсюда улететь. Или дает?
— Не дает, — сказал Кирилл. — Я осматривал шасси — мы здорово приложились при посадке, и второго такого испытания на взлете шлюпка не выдержит.
— Постойте, подождите, — Борис еще с трудом осваивался в неприятно чуждой реальности. — А вертикальный взлет? И почему на корабле ВС — челнок с крыльями? Они где на нем летать собирались?
— О, — воскликнула Одри, — вопрос вопросов!
— Хотите обсудить тактику десантно-штурмовых отрядов? — хмуро осадил Фарелл. — Не стоит терять время. Примите как данность — в нашем распоряжении только самолет и самолету нужна взлетная полоса высокого качества.
— Это было нашей единственной проблемой, коммандер? — задумчиво спросил разглядывающий горизонт Мартин.
— Да.
— Теперь у нас появилась более неотложная задача, — показал Мартин. "Мамонт".
Связь бесцельного — свет. Взгляд, радар, импульс, цвет — самые быстрые узелки судьбы, скользящие по складкам мироздания, чтобы в безумстве танца Шивы успеть воссоединить старое в вечно новое, уложиться в отведенный квант и сдвинуть вселенную из прошлого в настоящее. Редкой упаковки световых волн достаточно для изменения судьбы, и чудо в том, что виртуальное море потенций имеет лишь случайные общности с движениями шарообразной души мира, бросающей редкие зайчики в непроницаемую мглу артикулированного хаоса человеческих мыслей. Фантомы бороздят отягощенный культурными артефактами рифов космос желаний, страстей, высекающих в меональном становлении единого нужные искры подлинных изменений. Мир может подойти к своему концу банальной фразой или мыслью, в нем нет места героическим свершениям и мифологической циркуляции кармических сюжетов, мир — лишь взгляд, человек волен бросать его в небо, или вообще закрывать глаза на распад и тлен.
