Артем Желтов - «Если», 2015 № 03
Но эта капсула разительно отличалась от обычной транспортной. Вместо стандартных систем жизнеобеспечения в ней имелась прорва дополнительного оборудования, в котором я, при всём желании, не мог бы разобраться. Вернее, мог, но на это ушли бы годы. Поэтому всю мусорную информацию я пропускал мимо ушей, стараясь вычленить главное. И я понял, в чём там дело! Это была медицинская капсула для перевозки тяжелобольных людей!
Человеческий организм невероятно сложен, сложнее всех спасателей и медмехов, вместе взятых. В нём случаются поломки, с которыми тяжело справиться ординарной медицине. Таких больных отправляют в специализированные центры. Казалось бы, три часа — и ты там… Но вмешивается катастрофа, и больной, если он жив, лежит запертый в медицинском отсеке.
Вот об этом спасатель мог бы сообщить. Хотя бы предупредить, какие лекарства взять с собой. А он только порадовал, что пассажир может умереть с голоду. И я тоже хорош: разглагольствовал чёрт знает о чём — о долге, о мужестве, но не о деле. И ушёл, не дослушав, а ведь спасатель кричал мне вслед что-то. Мало ли что тихо кричал, громко он не умеет, глотка не так устроена.
Возвращаться назад поздно, остаётся идти и быть готовым ко всему на свете. В том числе и к тому, что больной может умереть с голоду.
Характеристик пассажира я так и не узнал. В наушнике защёлкало, затем включилась и тут же оборвалась музыка. Пара тактов, по которым невозможно угадать мелодию. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, в чём дело. Инфоблок не вынес непрерывных атак кибернетической мелочи, произошла разгерметизация разъёмов, и теперь всякая лягва могла считывать с блока информацию и записывать туда свою, несомненно весьма интересную, но совершенно неосмысленную. Невооружённый глаз не мог различить места разгерметизации, но я увидел, что на коробочке инфоблока устроился москит. Кажется, он подключился прямо на корпус и теперь вдохновенно транслировал отрывок чего-то, некогда доставшегося ему от давно погибшего прибора. Не исключаю, что это и впрямь было нечто музыкальное и москит делился со мной двумя тактами песни, что была популярна лет триста назад. Но мне была нужна не музыка, а диагноз пострадавшего и способ лечения!
Чертыхнувшись, я отключил инфоблок и зашвырнул его в кусты на пожрание лягвам.
Никогда мне не приходилось двигаться по зарослям с такой скоростью. Здесь уже не было никаких тропинок, так что я бежал по прямой и даже место гибели спасателя не стал огибать. Разумеется, на кучу мусора, что ещё была видна среди выжженных кустов, я не полез, но пробежался по краю медмеха, хотя обычно такие образования стараюсь обходить.
Капсула упала километрах в двух от края медмеха, то есть спасатель не дошёл до цели совсем немного. Не хотелось бы представлять, что было бы, спикируй капсула прямо на киберзверя. А так местность оказалась относительно спокойной, медмех выел всех мелких разборщиков.
Долго искать капсулу не пришлось, так или иначе эта штуковина полсотни метров длиной и в диаметре почти десять метров. Такую в зарослях не спрячешь — видна издалека. Сразу было видно, что капсула не разбилась, а совершила посадку достаточно мягкую, чтобы защитные гравитационные поля спасли пассажира от удара. Значит, жив. Представляю, сколько он натерпелся, лёжа в замкнутой камере. Ведь четвёртые сутки идут. А человек тяжело болен, иначе полетел бы в обычной пассажирской капсуле.
Вода, воздух — всё это в любой капсуле имеется в избытке, а вот с едой напряжённо даже в капсуле медицинской. Лететь ей два-три часа, не больше. На такой срок серьёзных запасов не нужно даже особым больным.
Очутившись на месте катастрофы, я порадовался, что погибший инфоблок успел познакомить меня с устройством капсулы. Бегал бы сейчас кругами и не знал, как проникнуть внутрь. Атак через пять минут я уже подключил сохранённый коммуникатор к выводам медицинского оборудования. Сразу лезть к человеку я не решился. Не зная диагноза, больного можно убить просто по неосторожности. И без того я из-за ненужной торопливости натворил дел.
Здесь не было данных об оборудовании, сразу пошла информация о больном.
Вместо имени стоял прочерк, а затем какой-то идентификационный номер. Пол — мужской. Возраст — семь дней. Диагноз: отторжение основного набора чипов, обеспечивающих социальную адаптацию. Показана срочная операция по насильственному вживлению чипов…
Последние слова я воспринимал на автомате, просто потому, что не мог выдохнуть и отключиться от проклятой машины.
Возраст — семь дней! Из них четверо суток ребёнок заперт в этой душегубке. Да, его чистят, дают водички, поворачивают с боку на бок… какое-то время кормили, пока не кончился скудный запас питания. Но он был заперт совершенно один, а это понимает даже недельный младенец.
Удивительно, сколько мыслей может просквозить в голове, пока руки спешно вскрывают медицинский бокс. Сейчас не мешало бы иметь чип, позволяющий открыть бокс автоматически.
Но чего нет, того нет.
Ребёнок был жив. Кажется, он спал, но едва створки бокса раскрылись, он открыл глаза. Он не плакал, он ждал.
Я выдернул из гнезда баллончик с водой, кинул в мешок.
Затем взял на руки малыша, прижал к себе, спрятав его под куртку. Там, во всяком случае, тепло и не проникает надоедливая сырость.
Младенец завозился, тыркаясь в меня мордашкой. Зря стараешься, малыш, ничего там не найдёшь, одна видимость. Спасатель отказал мне в праве называться мужчиной, но и женщиной он меня не назвал. На руках у женщины ребёнок не будет голодным, а у меня… зачем мне грудь, если в ней ничего нет?
На этот раз в заплечном мешке были не только самодельные сухари и пеммикан, но и несколько брикетов с питательной смесью, которой можно было бы накормить малахольного спасателя. Но для новорожденного такая смесь не годится, даже если разболтать её в воде.
Заросли тянулись нескончаемой чередой. Где посуше, где совсем топко. Всюду прорва съедобных растений. Съедобных для меня, но не для ребёнка.
Ржавая вода расплёскивалась под ногами, дыхание начало сбиваться, в боку закололо. А ведь пройдена ничтожно малая часть пути. Туда, двигаясь налегке, мне пришлось потратить тридцать часов. Сколько времени я буду бежать обратно?
Несколько тяжеловесных церосидов заметили меня и, проламывая кусты, кинулись наутёк. Если постараться, одного из них можно завалить, но мальчика не накормишь ни жёваным мясом, ни тёплой кровью. Ему нужно молоко, которого у меня нет.
Малыш снова завозился, тихонько захныкал.
«Не донесу, — мелькнула мысль, — Просто не успею».
Под ногами неглубоко, всего по колено, но вязкое месиво не позволяет бежать. Чуть в стороне — каменные увалы, расщелины, непролазные кусты. Пройти там почти невозможно, а ноги сломать — запросто.
