Юрий Слащинин - Боги в изгнании (Художник В. Шершнев)
«Ты и не видел его никогда — летал на флайере и не спускался в парк…»
Выступили другие старики и старухи и тоже с фанатичной убежденностью доказывали, что их звери задолго до психотрепанации Виза уличали его в неверности Новому Порядку, ворчали на него и кидались. Далее выступил какой-то чин из зоопарка и подтвердил предположение о наличии у зверей способности читать мысли кселян без биоников, а значит, и отличать хороших от плохих. Опять склонялся Виз, теперь уже не как жертва, а как преступник, понесший справедливое наказание. В обеденной, а потом и в вечерней передачах, теперь уже из столицы, говорилось о случае во Флобурге как о факте непозволительной терпимости к разного рода отступникам от объединяющих касту принципов Нового Порядка, о потере бдительности в тот момент, когда карательные соединения наводят порядок в Габаре и других местах, о необходимости еще крепче сплотить свои эгрегеры и не допускать разрушающего их единство влияния тщеславных выскочек и всяких критиканов.
Обоим не дано было знать, что они вновь стали невольными жертвами политики Ворха, начавшего ужесточать надзор за мыслями. Случай с Бизом был для ведомства Ворха прекрасной находкой в силу своей сенсационной нелепости: звери разоблачают отступника, в то время как живущие с ним рядом кселензы заняты собой и не следят за соблюдением единомыслия и кастовой чистоты нравов. Раздуваемый ажиотаж давал Ворху богатейшие возможности для устранения неугодных лиц, поводом к чему могло служить теперь даже простое рычание соседского сербера.
С этого дня жизнь Ладен и Виза стала невыносимой из-за непрекращающихся бесцеремонных вторжений в их мозг соседей и бывших друзей, торопившихся заявить о своем разрыве с ними. «Ты слышишь меня, Виз?»
«Да- а…»
«Хопер говорит. Мы с Эг возмущены твоим предательством и больше не хотим знать вас». «А кто ты, Хопер?»
«Не притворяйся идиотом. И забери свой колесный дублет, иначе я выброшу его в утилизатор».
«Ладен, кто такой Хопер?»
«Твой лучший друг», — усмехалась Ладен. Она тоже вела непрекращающиеся ментальные диалоги.
«Как ты могла, милочка, так опозорить наш клуб пловчих? — выговаривали ей с торопливым возмущением. — Мы приняли тебя как родную, а ты…»
«Что я?… Чем я виновата?»
«Она еще спрашивает, чем виновата! Ты нарушила первую заповедь — быть для мужа главным воспитателем. Пусть в эгрегерах они занимают любые посты, но дома мужчины подчиняются женщинам как самым верным хранительницам устоев семьи и всей нашей касты. Твоя обязанность — знать, о чем муж думает дома, и направлять его мысли».
«Я так и буду делать».
«Надо было раньше. Клуб порывает с тобой все отношения. Прощай».
«А это я, я… Визи…»
«Тоже порываешь? — иронизировала Ладен. — Прощай».
«А ты не воображай из себя, — обозлилась Визи. — Ты… ты…»
Невозможно было укрыться от проникающих в мозг ментальных слов. Они жгли, кололи, терзали, доводили до сумасшествия. Несколько раз Ладен ловила себя на желании выбежать на межэтажную прогулочную площадку и, перевалившись через перила, броситься вниз. И однажды не выдержала, выскочила за дверь и… столкнулась с плачущим Гуликом.
— Мама, они меня бьют и не пускают играть, — показывал он на таких же малышей, воинственно загораживающих песочницу.
«Здесь тоже расправа», — поняла она, подхватила сына на руки, прижалась, как к спасителю.
И закричала мучителям с ненавистью:
— Вы грязь! Вы мерзость! Хуже скотов. Хуже зверья, которое терзает ради сытости. А вы от сытости жрете детей и женщин!
Оставили их в покое через несколько дней, когда в городе начались, по примеру столицы, общественные самоанализы, на которых заподозренные в чем-либо кселензы в присутствии их надзирающих цузаров доказывали свою невиновность и преданность касте, Новому Порядку. Не только в эгрегерах, но и в семейных и домашних клубах, в юношеских и детских группах поднимались на помосты в чем-либо заподозренные и клялись в преданности обществу, Новому Порядку. Самоанализы транслировались по видео. Видя на экране знакомое лицо, слушая торопливые саморазоблачения, покаяния, наблюдая униженные попытки добиться прощения в уличенных поступках, Ладен мстительно думала о саморазоблачающихся: так вот ты какой! Виз не помнил этих лиц, он спрашивал: «Почему они такие, Ладен?»
«Ты опять думаешь. Перестань!»
«Но как же не думать? Мысли сами плывут и плывут».
«Тогда тебе рано смотреть такие передачи. Иди займись Гуликом: он что-нибудь ломает».
Биз послушно ушел, а Ладен отметила, что он с удовольствием всегда уходит в детскую. И даже спит там. А к ней относится как к «постаревшей женщине» — вспомнила она тот, первый разговор… Прошло столько дней, а они ни разу не были близки. Первое время после унижения в Билярге Ладен было противно об этом думать вообще, позже — тошно от мысли, что за этим будет следить сотня бесстыдных сластолюбцев. Ладен видела, что Биз не знает, как себя вести с ней: юношеские понятия диктуют сдержанность, а ее заверения об их супружестве не подкрепляются ничем. Она усмехнулась. И обрадовалась своей усмешке. Ведь если дошло до усмешки, то придет день улыбок. Ах, как хочется избавиться от этого кошмарного сна!
Ладен выключила видео и упала на постель. Прислушалась к звукам из детской — тихо. Что там такое? — настроилась она на Биза и увидела личико сына, его внимательные глаза. Биз рассказывал ему сказку:
— Давным-давно жил повелитель. Был он не хуже и не лучше других, но зато мог по-волшебному заглядывать в чужие головы. Как только он узнавал, что есть кто-то умный, он приглашал его к себе во дворец, заглядывал в голову и все умное забирал себе. Повелитель умнел, а несчастный уходил от него и ничего уже не помнил…
— Как ты? — спросил Гулик, и Ладен уловила, как у Биза перехватило горло.
Биз кивнул, смутно вспоминая потное, злое и раздосадованное лицо цузара, с которого, по словам Ладен, начался отсчет его новой жизни. Сверкал шлем цузара, утыканный спицами, между которыми подрагивали свитые в спиральки разноцветные провода датчиков, чем-то похожие на ядовитых червей, выползающих из цузаровой головы.
— Говори дальше, — дергал Виза за руку Гулик. И Виз отбросил видение, погладил сына, кивнув: сейчас.
— Так как повелитель был и не плохой и не хороший, то захотел он с помощью своего волшебства стать самым умным. Пригласил во дворец своих полководцев, поковырялся у них в голове и все военные таланты забрал себе.
Потом привели ему ученых, поэтов, художников, врачей — и у них повелитель отнял все таланты. И так понравилось ему умнеть, что вскоре во дворец стали приводить простых скотоводов, пахарей, портных, так как умнее их уже никого не оставалось. Последний раз заглянул повелитель в голову своего повара и остался без обеда, потому, что тот навсегда позабыл, как готовить:
