Журнал «Если» - «Если», 1992 № 02
Олхэм затаил дыхание. Робот должен быть там: у Олхэма не было времени самому осмотреть корабль, но он был уверен, что робот там. А если нет? Вдруг робот сумел уцелеть и уйти? Или, наоборот, полностью сгорел?
Олхэм облизал губы. На лбу выступил пот. Нельсон неприязненно смотрел на него, глубоко дыша.
— Ну, что? — спросил Петерс вернувшихся сотрудников. — Что-нибудь там есть?
— Похоже на то. Это корабль пришельцев. Рядом с ним что-то лежит.
— Пойду взгляну.
Олхэм наблюдал, как Петерс спускается по холму.
— Тело, — крикнул Петерс. — Идите сюда! Олхэм спустился к кораблю.
На земле лежало нечто странное — скрученное и перевернутое. По форме это напоминало человеческое тело: но руки и ноги изгибались под невероятным углом. Рот был открыт; глаза пусто смотрели вверх.
— Похоже на сломанную машину, — пробормотал Петерс. Олхэм слабо улыбнулся.
— Теперь вы верите? — спросил он. Петерс взглянул на него.
— Мне трудно в это поверить. Но кажется, с самого начала вы говорили правду.
— Робот не нашел меня, — сказал Олхэм и, наконец, закурил. — Он был разрушен, когда случилась авария. Вы слишком заняты войной, чтобы поинтересоваться, почему внезапно загорелся дальний лес. Сейчас вы знаете причину.
Он наблюдал за ними, поминутно затягиваясь.
— Теперь вы обезвредите бомбу, — сказал Олхэм. Петерс нагнулся над телом:
— По-моему, я ее вижу.
В груди робота зияла рана, и в глубине что-то металлически поблескивало.
— Если бы робот сохранился, раньше или позже мы взлетели бы на воздух, — сказал Петерс.
— Оказывается, даже ваш аппарат способен давать сбои, — криво улыбнулся Олхэм. — Впрочем, бюрократия везде одинакова.
— По-видимому, мы ваши должники, — вынужден был согласиться Петерс. Олхэм потушил сигарету.
— Я, разумеется, знал, что робот меня не нашел. Но у меня не было возможности доказать это: вот в чем проблема. Можно ли логически обосновать, что ты — это ты?
— Как насчет отпуска? — поинтересовался Петерс. — Думаю, мы могли бы это устроить.
— В данный момент я больше всего на свете хочу добраться до дома, — ответил Олхэм.
— Отлично, — сказал Петерс. — Все, что угодно.
Нельсон продолжал изучать останки робота. Внезапно он протянул руку к металлическому предмету, который поблескивал в груди.
— Не трогай, — сказал Олхэм. — Бомба может взорваться. Пусть этим лучше займутся саперы. Но Нельсон уже ухватил металлический предмет и потянул его на себя.
— Что ты делаешь? — закричал Олхэм.
Нельсон выпрямился. Лицо его было искажено ужасом. В руке он держал металлический нож, которым пользуются Пришельцы. Нож был покрыт кровью.
— Этим его убили, — прошептал Нельсон. — Моего друга убили вот этим. — Он дико взглянул на Олхэма. — Ты убил его и оставил возле корабля.
Олхэм задрожал. Зубы его застучали. Он смотрел то на нож, то на тело.
— Это Олхэм? — проговорил он. Мысли его смешались. — Но если это Олхэм, значит я… Он не успел закончить фразу, как Саттон-Вуд взлетел на воздух.
Перевел с английского Михаил ШЕВЕЛЕВ
Тоска по Акакию Акакиевичу
Александр РУБЦОВ, политолог
Герой рассказа Филиппа Дика «Самозванец» уверен, что стал жертвой безжалостной логики военно-бюрократической машины. Но — как ни парадоксально это для нашего читателя — истина оказывается на сторона «аппарата». Впрочем, сам сюжет рассказа относится к разряду «тупиковых» (кстати, довольно популярному в западной фантастике), когда заданная ситуация в принципе не предполагает выхода. Гораздо печальнее то, что в подобной же интонации исполнена статья Александра Рубцова, посвященная будущему отечественной бюрократии.
В угаре «борьбы с отжившим» общество вдохновенно разваливает управленческий аппарат. В контексте прогноза сегодняшняя ситуация выглядит так: либо мы в очередном антибюрократическом раже в конечном итоге навесим на себя такую бюрократию, какой еще и не видывали, либо сейчас же начнем внимательно разбираться в том, как реально в обществе делается, «производится» тот порядок, во имя которого утомленные перестроечными празднествами массы завтра с похмелья проголосуют за любого из жириновских. Мне и самому эти пророчества уже давно надоели. Но лучше сейчас выглядеть занудой, чем завтра расхлебывать последствия нашей общей чисто литературной щепетильности. И может быть, вглядываясь в частности, можно будет обнаружить что-нибудь не столь уж и банальное.
ГЕНЕАЛОГИЯ АНТИБЮРОКРАТИЗМАДля того, чтобы хоть сколько-нибудь надежно судить о будущем, нужен исторический разгон. С места можно прыгнуть куда угодно — но если разбег начат, то сектор попадания резко ограничивается. Поэтому и важно в прогностике «разбегаться вместе с историей».
С бюрократией в советские времена боролись всегда и одинаково безуспешно. Разные вожди с каким-то уж слишком подозрительным постоянством повторяли знаменитую ленинскую формулу, согласно которой бюрократизм клеймился как «злейший враг нашего общества». А вообще-то весь этот антибюрократический разгул начал еще Маркс. Сейчас его с азартом оплевывают на ходу перековавшиеся в антимарксистов всевозможные теоретики, выплескивающие из нашего идеологического корыта вместе с нечистой водой даже не ребенка, а вполне зрелого и чтимого во всем мире — но только не у нас — мужчину. Маркс был гениальным философом, и в философии он был не только основоположником, но отчасти поэтом, отчасти хулиганом. А потому на дух не выносил формализмы, вроде буржуазного права. А значит, терпеть не мог и бюрократию, и сам дух бюрократизма. Его идея состояла в том, чтобы создать общество, где отношения между людьми будут настолько прозрачны и чисты сами по себе, что отпадет необходимость в их формальном регулировании.
Вот мы это общество и создали. Насчет прозрачности отношений надо еще подумать, а что касается ненависти к строгому формализму и его практического искоренения, то здесь достижения очевидны. Именно в этой логике большевики сходу заменили всю правовую формальность «классовым чутьем» и «революционной совестью».
С тех пор страна вместо того, чтобы жить и работать по-коммунистически, напрягая мускулы и срывая голос, борется с бюрократизмом, искореняя самый его дух. И даже не задумываясь о том, почему проект именно антибюрократического жизнеустройства обернулся патологическим всевластием бюрократии, «номенклатуры». Есть такие странные инверсии — когда говорят: «Давайте веселиться!», веселье, как правило, прекращается. А то, что более всего ненавидишь во враге, передается тебе самому через эту самую вражду.
