Борис Штерн - Вперед, конюшня!
Поставили армейскую палатку, купались, гоняли пузырь на пляже, Лобан мне чуть ногу не сломал, играли в подкидного дурака, обмывали у костра с комарами наши генеральские звания и мое новое назначение. А пахло как! А как хорошо в южной точке либрации собирать грибы! Ты идешь за ними, они идут за тобой. Грибы наступают! Они идут на тебя, а ты идешь на них с остреньким ножиком. На грибалке хорошо думается.
Выпивали и философствовали - почему мы так плохо играем в футбол? Что нам мешает? Боязнь? Неуверенность?
Бедность? Экономическая отсталость? Почему при таких великих умах и тренерах мы ни разу не выиграли чемпионат Вселенной? Ведь мы не хуже играем. Решили, что мешает менталитет,- нам все по барабану.
Было тепло, хорошо, мягко, приятно, не выразить словами, да и не нужны слова.
Лобана даже на лирику потянуло, и он прочитал нам очень даже неплохие стихи о космосе-хроносе, которые сочинил в побеге:
Инфракрас Угас.
Ультрафиолет
Сместился в синий Цвет.
Значит, осень.
На осине Иней.
Значит, восемь.
Сколько зим, сколько лет
Отпечаталось в лужах?
И стрелки скрестил
В циферблатных рожах Ужас.
Эти стихи произвели на всех, особенно на Войновича и шеф-кока, неизгладимое впечатление; все Лобана хвалили, а я про себя решил, что Лобан в побеге немножко тронулся, но так как был в меньшинстве, то прикинулся сухим листом из гербария и промолчал. Ночью опять полезли купаться в озере.
Войнович притащил сухари, прикармливал рыбу на завтра и приговаривал:
- Р-рыбам, р-ракам, кр-рабам... Р-рыбам, р-ракам, кр-рабам...
- Р-репетируешь генеральское произношение? - спросил я.
Войнович почему-то смутился и ответил что-то неразборчивое.
"ПРИМ.
Войнович смутился, но я не обратил на это внимание.
Оказывается, он в самом деле репетировал "р",- в те дни он тоже получил предложение от одной солидной конюшни на генеральскую должность; но он ничего не сказал мне об этом." В воскресенье рыб не было, сидели с удочками, как приговоренные. Откуда здесь рыбы?
На этом мои славные последние денечки с грибочками, рыбкой, шашлычками, водочкой и стихами закончились.
Понедельник - тяжелый день, дождило, но и понедельник был неплох, я прожил его по рецепту доктора Вольфа, придумал себе работу: ходил из угла в угол, попивал "нарзан" и продолжал раскатистые тренировки:
- Ехал гр-река чер-рез р-реку, видит гр-река в р-реке р-рак...
И т. д. в том же д.
С лужением глотки дело обстояло похуже - я вскоре охрип и осип и бросил ее лудить. К вечеру я уже был в форме как в прямом, так и в переносном смысле: во-первых, голова прошла, во-вторых, от гарнизонного кутюрье доставили две генеральские формы - парадную и полевую. Я не смог побороть соблазн, примерил и повертелся у зеркала. Долго повертелся. Надо признаться, обе формы были мне к лицу, особенно (к лицу) лампасы на брюках. Мне понравилось. Красавец!
"Ударение на "е"." Но больше всего мне понравился ремень - генеральский ремень! Власть, генеральский символ - ремень.
Этим ремнем... Председатель Сур обещал подарить мне зеленую пасту "гойя". Где председатель Сур? Дни и часы его сочтены, его с моста в реку Кондратий хватит - раков, крабов и рыб кормить, когда он увидит меня в генеральской форме.
Думал ли я в молодости, что когда-нибудь буду править своих "двух близнецов" на генеральском ремне! Думал, конечно. Какой солдат не мечтает. Но с возрастом перемечтал, конечно...
Потом я подшивался - петлицы, погоны, белый воротничок. Тихая мирная воинская работа - подшиванье воротничка. Генеральские полусапоги немного жали. Их следовало разносить, и я решил, что "эх, однова живем", и, как был в генеральской форме, так и пошел по бэ. Вернулся домой поздней ночью и, не снимая формы, упал на постель и уснул.
ЧЕРНАЯ ДЫРА В БЕЛОЙ ТЕТРАДИ.
ОПОЗНАНИЕ В "МЕТРОПОЛЕ".
Откуда взялась в белой тетради эта темная запись о "бэ" - одному Богу известно. Неужели опять повторился приступ старой болезни, и я опять потерял самого себя? Я мало чего боюсь, но больше всего на свете я боюсь приближения того состояния, той нечистой силы, которая в молодости раздваивала меня отделяла мой разум от тела, подвешивала его сверху, как дирижабль на веревочке, и оттуда на привязи наблюдала за мной.
Говорят, что подобное раздвоение личности испытывают курильщики опиума... к сожалению, не курил, не знаю.
Где я был в ту ночь, что я делал? Ни по каким "бэ" я не ходил, стар я уже для таких походов, да и какие уж там "бэ" в Шишкином Лесу ночью! Я всего лишь походил но коридору, поскрипел генеральскими сапогами и лег спать; но странность состояла в том, что меня таки посетила эта шальная мысль съездить в Метрополию оттянуться; еще более странно, что в гарнизонном ресторане "Метрополь" какой-то никому не известный то ли генерал, то ли подполковник (мундир с погонами подполковника, штаны с генеральскими лампасами) всю эту ночь пил, таскал девок в нумера, орал, что, "перед его последним боевым заданием на каждый болт найдется своя гайка", буянил, разбил ногой стеклянную дверь, а когда видел в зеркалах свою рожу, плевал в нее и бил зеркала,- сначала за все платил наличными, но за зеркала перевел счет на джеиераля Гу-Сина; на гауптвахту его тащить не решились - мол, что еще за боевое задание? - еле спровадили, а утром об этом происшествии доложили бригадному дженералю. Подозрение пало на меня, но я был ни сном, ни духом; я так и сказал дженералю: - Почерк мой, но это не я.
- Может быть, вы страдаете лунатизмом? - предположил дженераль.
Я понял, на что он намекает - на мою притаившуюся болезнь. Мы спешили в дженеральском лендровере на презентацию к бессмертным, но я настоял свернуть к "Метрополю" и провести опознание, чтобы поставить все точки над "ё".
Дженераль только этого и ждал. Свернули, предъявили мою физиономию метрдотелю, и тот разглядывал меня с таким длительным недоумением, что я вдруг почувствовал себя тем шальным подполковником, который ночью вышивал с девками в нумерах.
- Что он там с ними делал - известно-с,- бормотал метрдотель.- У меня все схвачено, сфотографировано и запротоколировано, но фотографии подполковник порвал, а протоколом, извините, подтерся.
И все же метрдотель меня не опознал, хотя и с какой-то странной формулировкой: - Очень, очень похож, но не он. Точно, не он. Тот помоложе.
Такая точность опознания меня не устраивала.
- А не пригласить ли сюда этих... которые на "бэ"? - неуверенно предложил я.
- А позвать нам сюда "слово неразборчиво"![ Блядей. Чего уж там неразборчиво! (Прим. редактора.) ] - тут же согласился дженераль, будто того и ждал.
- Кого? Верку, Надьку и Любку? - уточнил метрдотель.
- Вот именно!
