Пол Андерсон - Психотехническая лига
Далгетти быстро произносил слова — это был один из аспектов дела, которому он посвятил свою жизнь.
— Две машины, — сказал незнакомец, — или четыре-пять, как это мы имеем в настоящее время, — это все же лучше, чем одна.
— Только не в том случае, если всех их контролируют одни и те же люди, — мрачно произнес Далгетти.
— Но…
— Если вы не можете их разбить, то лучше присоединиться к ним. А еще лучше присоединиться ко всем сторонам. Тогда вы в любом случае не проиграете.
— Не думаю, что такое уже произошло, — заметил собеседник.
— Да, этого еще не произошло, — согласился Далгетти, — по крайней мере, в Соединенных Штатах, хотя в некоторых других странах… неважно… Но подобное еще вполне возможно, вот и все. За веревочки сейчас дергают не нации или партии… а философы, если вы предпочитаете для них такое название. Два вида человеческой судьбы, пронизывающие все национальные, политические, расовые и религиозные формы.
— И что же это за два вида? — спокойно спросил незнакомец.
— Вы можете назвать их либерализмом и тоталитаризмом, хотя представители последнего совершенно необязательно думают о себе подобным образом. Общеизвестно, что неистовый индивидуализм достиг своего пика в девятнадцатом столетии. Хотя, по сути дела, общественное давление и обычаи были более сдерживающими, чем большинство людей, живущих ныне, осознают это.
В двадцатом столетии эти социальные твердыни — в манерах, морали, образе мышлений — были разбиты. Например, эмансипация женщин, легко осуществляемый развод или законы, охраняющие неприкосновенность личности. Но в то же время снова усилился легальный контроль. Правительство брали на себя все больше и больше функций, налоги росли, а жизнь отдельного человека все больше и больше ограничивалась правилами, что вам «позволительно» и что «не следует делать».
Знаете, похоже, и сама война как бы является чем-то неизбежным — она помогает снять часть этого давления. Такие мешающие ограничения, как воинская, или трудовая повинности, или введение карточной системы распределения, были сняты. К чему мы медленно идем, так это к обществу, где индивидуум имеем максимум свободы как от закона, так и от обычаев. Возможно, несколько дальше по этому пути продвинулись Америка, Канада и Бразилия, но все эти тенденции характерны для всего мира.
Но имеются элементы, которые не совсем сообразуются с заключениями подлинных либералистов. И новая наука о поведении человека, как масс, так и отдельных индивидуумов, выносит строгие формулировки, превращаясь для человека в самый мощный инструмент, который когда-либо был у него — ибо тот, кто контролирует человеческий разум, будет также контролировать и все, что может сделать человек. Достижениями этой науки, возразите вы, может воспользоваться каждый. Но если вы станете читать между строками, то вы увидите, какая скрытая борьба за контроль над личностью начинается, как только она достигает зрелости и эмпирической нестабильности.
— Ах да, — заметил незнакомец. — Психотехнический Институт.
Далгетти кивнул, удивляясь, с какой это стати он вдруг прочел эту лекцию. Ладно, чем больше людей проникнутся идеями правильности этого, тем лучше… хотя пока что им еще рано знать всю правду.
— Институт готовит много кадров для правительства и столь много помогает ему своими советами, — сказал собеседник, — что иногда даже кажется, что он спокойно осуществляет режиссуру всего представления.
Далгетти слегка вздрогнул под легким ветерком и пожалел, что не взял с собой плащ. Он утомленно подумал: Ну вот, снова это. Вот так и распространяются слухи, не грубые обвинения, сразу бросаемые в лицо, но медленные и неясные: шепоток здесь, намек там, уклончивая новая история, нарочито бесстрастная статья… Ну да, уж им-то известно, как обращаться с семантикой.
— Слишком много людей еще боятся этого, — объявил он. — Но это неправда. Институт — частная исследовательская организация, вполне законно существующая. Его записи может просмотреть кто угодно.
— Все ли записи? — Лицо незнакомца почти не видно было в сгущающихся сумерках.
Далгетти подумал, что он может скептически поднять брови. Он прямо не ответил, но произнес:
— В общественном сознании сложилось неясное мнение, будто группа, обладающая полными сведениями о человеке (чего Институт еще не добился), способна немедленно «прийти к власти» и путем некоторых неспецифических, но пугающе-вкрадчивых манипуляций управлять миром. Суть этого мнения такова: если вы знаете, какие кнопки нужно нажимать и так далее, то люди будут делать именно то, что вам надо, не понимая, что ими управляют. Все это чистой воды вымысел.
— Вот как? Не знаю, — сказал собеседник. — В сути своей эта теория кажется мне весьма правдоподобной.
Далгетти покачал головой.
— Предположим, я инженер, — начал он, — и вот я вижу, как на меня надвигается лавина. Я мог бы точно знать, как ее остановить — куда поместить динамит, где воздвигнуть бетонную стену и так далее. Только это знание не поможет мне. У меня ведь нет ни времени, ни силы, чтобы использовать их.
То же самое касается и человеческой динамики, как в отношении масс, так и отдельного индивидуума. Потребуется несколько месяцев или лет, чтобы изменить убеждения какого-либо человека, а когда у вас сотни миллионов… — Далгетти пожал плечами. — Социальные течения слишком огромны для чего-либо, кроме как самого слабого, в высшей степени постепенного контроля. Фактически, вероятно, самыми ценными результатами, полученными на основе исследований, являются не те, которые показывают, что можно сделать, но те, которые показывают, что сделать нельзя.
— Вы говорите очень уверенно, — заметил незнакомец.
— Я психолог, — вполне правдиво ответил Далгетти. Он не добавил, что он также сам является и объектом исследований, и наблюдателем. — И, боюсь, что я слишком много говорю. Дурная привычка.
— Ну что вы! — возразил его собеседник. Он прислонился спиной к поручню и протянул неясно видимую в тени руку с пачкой сигарет. — Закуривайте?
— Спасибо, но я не курю.
— Вы — редкое исключение. — В темноте в свете зажигалки на мгновение мелькнуло лицо незнакомца.
— Я нахожу другие способы расслабиться.
— Хорошо для вас. Кстати, сам я профессор. Английской литературы в Колорадо.
— Боюсь, что я в этом предмете профан, — сказал Далгетти. Он секунду он ощутил чувство потери. Слишком уж сильно его мыслительные процессы отличались от способностей обычного человека, чтобы он хорошо разбирался в литературе или поэзии. Но вот музыка, скульптура, живопись — это совсем другое. Он глядел на широкие сверкающие воды, на станции, темнеющие на фоне первых появляющихся звезд, получая истинное наслаждение от всей этой симметрии и гармонии. Человеку нужно обладать такими развитыми, как у него, чувствами, чтобы понять, насколько же прекрасен этот мир.
