Жюль Верн - Двадцать тысяч лье под водой (пер. Вовчок)
Однако 26 февраля, прельстившись подарками и поняв, что им нечего бояться, туземцы проводили на место катастрофы Жаконо, помощника капитана. Там, под тремя-четырьмя саженями воды, между рифами Паку и Вану, лежали якоря, пушки, железные и свинцовые бруски балласта, уже сплошь покрытые известью. Шлюпка и китобойное судно с «Астролябии» направлены были к этому месту, и экипаж не без труда вытащил якорь весом тысяча восемьсот фунтов, пушку, свинцовую чушку и две медные мортиры.
Расспросив туземцев, Дюмон-Дюрвиль узнал, что Лаперуз, потеряв у рифов острова два корабля, построил из обломков маленькое суденышко, чтобы погибнуть во второй раз… Где?
Этого не знали.
Капитан «Астролябии» воздвиг под сенью мангрового дерева памятник в честь знаменитого мореплавателя и его товарищей. Это была простая четырехугольная пирамида, поставленная на коралловом пьедестале. Для ее постройки не было использовано ни одного кусочка металла, на который так падки туземцы.
Дюмон-Дюрвиль хотел тотчас же отплыть, но команда «Астролябии» была истощена лихорадкой, свойственной этой нездоровой местности, да и сам он заболел, так что с якоря снялись только 17 марта.
Между тем французское правительство, опасаясь, что Дюмон-Дюрвиль не пошел по следам Диллона, послало к Ваникоро корвет «Байонез» под командой Легоарана де Тромлена, который стоял тогда у западного берега Америки. «Байонез» бросил якорь у Ваникоро спустя несколько месяцев после отплытия «Астролябии», но Тромлен не нашел ничего нового и только засвидетельствовал, что туземцы не тронули памятника Лаперузу. Вот, капитан, все, что известно.
— А сейчас знают, — спросил капитан, — где погибло третье судно, построенное Лаперузом после крушения на острове Ваникоро?
— Не знают.
Капитан знаком пригласил меня следовать за ним в салон. «Наутилус» погрузился на несколько метров под воду, и иллюминаторы открылись.
Я кинулся к стеклам и под липкими слоями кораллов, под фунгиями, сифонниковыми и множеством других полипов, среди мелких красивых рыбок, радужных губанов, глифизидонов, диакопей и жабошипов рассмотрел несколько обломков: железные подпорки, якоря, пушки, ядра, форштевень и множество других остатков корабельного снаряжения, которые были теперь покрыты живыми цветами-кораллами.
Пока я рассматривал эти плачевные останки, капитан сказал мне:
— Капитан Лаперуз отплыл 7 декабря 1785 года на суднах «Компас» и «Астролябия»; он бросил якорь у Ботани-Бея, посетил архипелаг Общества, Новую Каледонию, направился к Санта-Крусу, останавливался у Намука, одного из островов Гавайской группы. Потом суда подошли к неизвестным рифам Ваникоро. «Компас» шел впереди, около южного берега сбился с курса, наткнулся на риф и был выкинут на берег; «Астролябия» поспешила к нему на помощь и села на мель. Первое судно тотчас же разбилось, второе сидело на мели под ветром и потому еще продержалось несколько дней. Туземцы довольно хорошо приняли потерпевших кораблекрушение. Лаперуз и его спутники обосновались на острове и из обломков двух больших судов построили одно маленькое. Несколько матросов охотно остались на Ваникоро. Другие, ослабленные болезнью, отплыли с Лаперузом к островам Соломона и погибли у западного берега острова главной группы, между мысами Разочарования и Удовлетворения.
— Откуда вы это знаете, капитан? — вскрикнул я.
— Вот что я нашел на месте последнего крушения!
Капитан показал мне шкатулку из белой жести с французским гербом на крышке, заржавевшую от соленой воды. Он открыл ее, и я увидел свиток пожелтевшей бумаги, но текст еще можно было прочитать. Это было предписание морского министерства капитану Лаперузу с пометками на полях рукой Людовика XVI.
— Знаете, профессор, это прекрасная смерть для моряка! — сказал капитан Немо. — Он покоится в коралловой могиле. Я бы желал, чтобы судьба послала мне и моим товарищам такую же смерть!
Глава двадцатая
Пролив Торрес
В ночь с 27 по 28 декабря «Наутилус» с необычайной скоростью оставил Ваникоро. Он направился на юго-запад и за три дня прошел семьсот пятьдесят лье, отделявших группу островов Лаперуза от юго-восточной оконечности Новой Гвинеи.
1 января 1868 года, рано утром, Консейль пришел ко мне на палубу.
— Если их честь позволит, — сказал он мне, — то я желаю их чести счастливого нового года!
— Спасибо, Консейль, — отвечал я. — Я принимаю твое пожелание точно так же, как принял бы его в моем кабинете при ботаническом саду в Париже, и благодарю за него. Только я спрошу, что ты подразумеваешь под «счастливым годом» при теперешних наших обстоятельствах? Желаешь ты в этом году конца нашему заключению или благополучного продолжения подводного плавания?
— Не знаю, что и сказать их чести, — отвечал Консейль. — Мы видим любопытные вещи, и вот уже целых два месяца мы еще не имели времени скучать. Их чести, верно, известна поговорка: «Последнее чудо всегда самое удивительное». Если и впредь будут такие же чудеса, так я уж и не знаю, чем все это кончится. Другого такого случая не будет, смею заверить их честь…
— Правда, Консейль, другого такого не будет!
— И капитан Немо, с позволения их чести, отлично оправдывает свое латинское имя: он ничуть не стесняет нас, словно вправду не существует.
— Это так, Консейль.
— Я полагаю, с позволения их чести, что это будет счастливый год, когда мы увидим все на свете…
— Все увидим, Консейль? Это может надолго затянуться!
А что думает Нед Ленд?
— Нед Ленд думает совсем не то, что я, — отвечал Консейль. — У него положительный склад ума и требовательный желудок. Смотреть на рыб да их одних есть — это ему не по вкусу. Ему недостает вина, хлеба и мяса, что много значит для саксонца. Саксонцы до смерти любят бифштекс и джин.
— Что касается меня, Консейль, то для меня здешняя пища ничуть не изнурительна, и я не жалуюсь на меню капитана Немо — я им доволен.
— И я тоже, — сказал Консейль. — Я бы остался здесь. А вот Нед спит и видит, как бы отсюда убежать. Значит, если новый год будет для меня неприятен, то для него будет хорош, а если для него будет новый год приятен, то для меня… — Понимаю, Консейль, понимаю! — сказал я.
— Так выходит, с позволения их чести, что один из нас будет доволен. А в заключение я пожелаю того их чести, чего их честь сама себе желает.
— Спасибо, Консейль, спасибо! Только дозволь мне отложить вопрос о новогодних подарках и заменить их до поры до времени пожатием руки — со мной другой монеты нет.
— Это самая лучшая монета, — ответил Консейль.
