Александр Мееров - Защита 240
Бритье уже подходило к концу, а ни один из приятелей не знал, как продолжить разговор, начавшийся весело и непринужденно.
- Ну, как дела здесь, в филиале? - нашелся, наконец, Бродовский. - Как чувствует себя наш Викентий Александрович?
- Дела? - оживился Резниченко, обрадовавшись возможности прервать молчание, становившееся неловким, заговорил о последних новостях в филиале и в несколько минут рассказал о загадочном поведении техника Никитина.
- Чепуха какая-то, - небрежно заключил Бродовский, вытирая бритву и складывая прибор.
- Нет, Михаил, не чепуха. Ты глубоко ошибаешься. Я придаю очень большое значение этой истории.
- Вот как!
- Да, я считаю, что она имеет отношение к "загадке Браунвальда".
- Ну, знаешь...
- Не спеши. Я познакомился с очень интересным материалом, который собрал Егоров.
- Какой Егоров?
- Электрофизиолог. Он работает в институте Сибирцева. Я встретился с ним, когда последний раз был в. Москве. Потом я тебе расскажу подробно о выводах, которые он сделал. Ты понимаешь, похоже, что браунвальдское дело перекочевало за океан. Похоже, что там, - Резниченко широко махнул рукой, описав полукруг, - там готовятся... Да, если окажется, что Никитин запутан в каком-то темном деле, - это лишний раз подтвердит мои опасения.
- Сергей, у меня есть опасение надолго остаться в трусиках. Кроме них, мне бы хотелось надеть на себя еще кое-что.
- Прости, Миша, прости - увлекся. Сейчас я тебе солью.
Бродовский с наслаждением стал плескаться над тазом, моя лицо, шею, руки.
- Так чего же опасаешься ты? - спросил Бродовский, фыркая, отдуваясь, смывая мыло под струйкой воды:
- Опасаюсь, чтобы нас не застигли врасплох. - Резниченко подал Михаилу полотенце и с увлечением продолжал: - Я считаю, что нужно срочно готовиться к борьбе. Формы борьбы становятся очень своеобразными. Во всей предыдущей истории войн не было и намека на что-либо подобное. Сражения на суше - это самые древние сражения в истории человечества. Как только человек стал осваивать водную стихию, начались сражения на морях. Появились подводные лодки и самолеты, сражения начались под водой и в воздухе. Но еще не было сражения в мировом эфире. Теперь оно готовится.
Бродовский стал одеваться медленнее, прервав одевание, сидел неподвижно, внимательно следил за Сергеем. Резниченко, часто откидывая назад мягкие, слегка вьющиеся волосы, ходил из угла в угол и со все возрастающим увлечением говорил о делах, которые, как видно, его больше всего занимали.
- Михаил, мы знаем друг друга с детства. Мы немало сделали, работая вместе. Никто не может помочь мне так, как ты. Никому, кроме тебя, я не могу довериться. Пойми, с тобой мы сможем делать чудеса. Вместе мы можем осуществить идею "защиты" и стать во главе института. Да, да, и не только института. Ты подумай, что может дать нам создание защитной аппаратуры! Михаил, оставь безнадежную возню с биоксином, с идеей выращивания невиданных урожаев. Ты талантливый радиофизик и вместе с тобой мы сможем создать оружие нового типа. Грозное, могущее, способное в любой момент отразить готовящееся нападение. Способное противостоять врагу, когда начнется борьба в эфире!
- Все это очень серьезно, Сергей. Над этим надо подумать. - Михаил старательно расчесывал свои черные, непослушно свивающиеся в кольца мокрые волосы и поглядывал на все еще продолжавшего расхаживать по комнате Сергея. - Надо подумать. Если ты хочешь, мы еще вернемся к этому разговору, но знаешь, свою работу я не оставлю никогда. Мы еще не добились результата. Но я уверен - добьемся. Обязательно добьемся, у нас в стране будут выращивать по три-четыре урожая в год!
Резниченко остановился посреди комнаты.
- Но ведь пойми, поля надо защищать, надо защищать людей, работающих на этих полях, надо защищать страну!
- Надо.
- И ты?..
- И я думаю, Сергей, что об этом уже позаботились.
Резниченко медленно опустился на стул. Еще никогда, с первого момента возникновения его идеи защитной аппаратуры, ему не приходила в голову эта простая и ясная мысль. "Что же это? Что он сказал? А ведь и правда... Нет, нет! Это было бы чудовищно. Ведь тогда рухнуло бы все. Все мечты, все надежды. Не может быть! Кто мог сделать это? Кто? Ведь это было бы известно!"
- Сергей, позволь мне взять галстук. - Резниченко подскочил со стула и освободил прижатый его широкой спиной галстук.
- Ты, значит, считаешь?.. - еще раз услышать эту трезвую мысль было слишком страшно, и Резниченко изменил вопрос: - Ты считаешь, что не сможешь бросить свой биоксин?
- Нет, Сергей, не смогу, - твердо ответил Бродовский, продолжая трудиться над галстуком. - Не смогу. И не смогу, пожалуй, работать с тобой.
- Со мной? Я не понимаю тебя, Миша, твой тон... Может быть, я позволил себе что-нибудь в разговоре... Может...
- Нет Сергей, ничего особенного. Мне только больно было услышать от тебя одну фразу.
- Заранее прошу прощения. Я, наверное, оговорился, я и не думал... Поверь, Михаил, и в мыслях не было тебя обидеть!
- О нет! Ты не обидел меня и не оговорился, к сожалению.
- Ничего не понимаю. О какой фразе идет речь? - начал, наконец, нервничать Резниченко.
- "...Мы можем стать во главе института".
- Михаил!.. - Резниченко почувствовал, как краска заливает его лицо, и не мог сообразить, что ответить Бродовскому.
В двери постучали.
- Сергей, Михаил! - донеслось из-за дверей. - Да скоро ли вы, наконец?!
- Идем, идем!
Бродовский быстро надел пиджак, мельком глянул в зеркало, еще раз поправляя галстук, и они перешли в столовую.
Кроме Резниченко и Лены, Бродовский ни с кем не был знаком, но как-то сразу сумел завоевать симпатии всех гостей. Веселый, подвижной и остроумный, он везде успевал: открывал консервы и бутылки, менял пластинки на радиоле, устанавливал на столе цветы, и все это, казалось, проделывал одновременно.
За ужином всякий раз, как только беседа грозила стать слишком академической, забавные рассказы Бродовского оживляли ее.
Начались танцы, и Михаил успевал танцевать со всеми, кто на это отваживался. С Женей Беловой он изобразил что-то фокстротистое и даже довольно уверенно, хотя и далеко не по правилам, прокружил в вальсе престарелую жену профессора Журавского.
В течение всего вечера Женя с интересом наблюдала за Михаилом, и у нее сложилось впечатление, что он старался не разговаривать с Леночкой и что ему не так уж весело, как это могло показаться окружающим.
Жене не сиделось в залитых светом и наполненных шумом веселья комнатах, и она частенько уединялась на веранде. Все ее думы были там, в маленьком домике с закрытыми ставнями. Что делает сейчас Андрей? Что с ним, что происходит вокруг него? Захотелось вынуть письмо и, в какой уже раз, вчитываясь в непонятные, взволнованные и такие дорогие строки, постараться разгадать, что же с ним!
