Андрей Лях - В направлении Окна
— Картина Репина «Приплыли», — едва шевеля губами, прошелестел Волощук. — Без слез не взглянешь.
— Незарегистрированная шахта в двух шагах от нейтральной зоны, — ответил Холл, — Мы не армейская разведка, мы дерьмо с начинкой.
— Да, маленько обосрались, — согласился Волощук, рассматривая стены, — Свеженькая, а, командир? Ни нароста, ни пятнышка. И бээмпешка наша пройдет.
— Пойдем, послушаем.
Они вернулись к машине и долго смотрели на шкалы и экраны. Никаких признаков активности не было заметно.
— Как будто норма, — сказал Волощук. — Надо же, в открытую перли...
Холл покачал головой:
— Если какая-нибудь сигнализация сработала, там наверху уже такая музыка играет...
Даже в случае удачного прорыва им не оторваться от наземных служб на двух с половиной «хьюзах», уцелевших после Чиарры. Что же, вернуться и доложить, что в секторе ведется загадочное строительство? Это, положим, Звонарь знал и без них. Все молча ждали.
— Хорошо, так, — заговорил, наконец, Холл. — Порядок будет такой: подходим к шахте, Кантор — дашь подпитку, я иду первым, дистанция — тридцать метров. Заберешь меня на шлюзе. Остальные — салон не покидать и без команды не стрелять.
Подошли, дали поле, и Холл зашагал наверх, к диафрагме, словно поднимаясь внутри исполинского вытянутого объектива. Тяни-Толкай, поворочавшись, тоже вывалился в проем, загородив его на треть, и двинулся вслед за Холлом.
С разницей в положенные тридцать метров они подобрались к шлюзу, и Холл, встав на внутреннюю реборду, уже хотел махнуть рукой — прибавить хода, начинаем, кажется, и впрямь подвезло, — но в это время лепестки диафрагмы разъехались, обнажив днище запирающей камеры, и это днище неторопливо поехало вверх. И не было ни воды, ни пара, и не было слышно никакого звука.
Потом Холлу казалось, что он очень долго смотрел на этот уплывающий поршень, но на самом деле он практически сразу вырвал свой «юнион франс», тридцатимиллионный вольтовик, и стал стрелять, прижавшись лопатками к покрытию и целя так, чтобы заряды уходили в расширяющуюся щель между стенами и дном камеры. По металлу струились белые молнии, хлынула мерзкая озоновая вонь, пробивающаяся сквозь фильтры шлема; Холл орал во всю глотку:
— Кантор, назад, гони вниз, слышишь меня, вниз!
Поршень поднялся до верхней границы шлюза и остановился, открыв шлюзовую галерею, идущую кольцом вокруг шахты и, видимо. Холл успел там кого-то задеть, потому что оттуда что-то сорвалось, какой-то черный кусок пролетел мимо него; тиханцы не сразу разобрались в том, что происходит, и это дало тем, на Тяни-Толкае, лишнюю секунду; Холл стрелял, стоя в круге света, и после кратковременной сумятицы на галерее разглядели, что весь кавардак производит один человек с ручным скорчером: Глянцевая облицовка потекла сначала слева от Холла, затем справа, а на третий раз в него попали.
Детали минувшей жизни перед ним не вставали, и образ матери тоже не явился, в нем осталось только ощущение того, что огненный меч прорезает его насквозь и рвет пополам, лицо обожгли брызги, и он увидел, как посреди поля зрения расширяется слепое пятно с шевелящимися краями, и это было очень страшно, потому что он знал, что такого не должно быть, а сквозь это пятно он еще видел противоположную стену с арматурой, стена опрокинулась, и шок отключил сознание.
Что произошло потом, Холлу рассказали со всеми подробностями. Услышав приказ, Кантор бросил Тяни-Толкая вниз, не прикоснувшись ни к каким огневым пускателям, чем, по всей вероятности, спас всем жизнь; подняв борт, члены экипажа поскакали в пролом как разъяренные кабаны, а Кантор остался в кабине и вдруг снова послал бронетранспортер вверх, к кромке шлюза, где убивали его друга и учителя; все завопили «стой, рехнулся, куда», — справедливо полагая, что с командиром кончено. Кантор втащил на сидение обугленные останки Холла, и снова провалился до уровня горизонтальной пещеры. Видимо, к тому моменту Тяни-Толкай уже вовсю горел. Кантор, уже простреленный в нескольких местах и иссеченный осколками, еще успел выбросить Холла, и тут в изрешеченную кабину угодило прямым попаданием — чудо, что этого не произошло раньше, — цепи замкнуло, и фонарь разорвало как электролампу. Машина рухнула в дренажный отвод, в нее попали еще несколько раз, и сначала рванули батареи, а за ними сдетонировал боекомплект.
Все. Кантор Мартиньяк, тридцати четырех лет, пал смертью храбрых в бою близ города Герсиф двадцать первого января семьдесят пятого года, защищая свободу и независимость сообщества Валентина.
* * *Холл пришел в себя спустя полторы недели в госпитале Бенавента. Он убедился, что еще жив, что смотрит на мир левым глазом, и его вновь увело в необозримые дали. О том, что у него нет руки, Холл узнал через несколько дней, а еще через две недели к нему пришел Волощук. Координационный центр, куда вела та шахта, взяли весной, и потом как раз оттуда для всей Валентины Звонарь вел репортаж о штурме Тиханы-Главной. Сейчас в помещениях центра правительственная резиденция, а в том дренажном канале на оплавленных обломках Тяни-Толкая растут сталагмиты — известковое надгробие Кантора.
— А мы сегодня ночью уходим, — сказал Волощук.
— Куда? — наполовину прошипел, наполовину просвистел Холл.
— На юг, а там по дислокации. Начальства над нами пока одна дивизия.
Холл ухватился за стойку кровати и подтащил себя ближе к Волощуку.
— Заберешь меня сегодня отсюда.
— Э, нет, командир, тебе лежать надо.
— Вот я тебе сейчас покажу «лежать», у калек знаешь, какая силища? Это боевой приказ, и вот еще что, достань мне форму.
— Да отсюда не выберешься, здесь медицинский бог — о-го-го.
— А мы не будем его беспокоить. Слушай, диспозиция такая. Под нами метр гипса или еще какого-то там дерьма, и ниже — склад. Возьмешь четыре домкрата...
В полночь они проходили по нижнему вестибюлю клиники. Холл переставлял ноги не слишком бодро, но все же легче, нежели сам предполагал, и лишь слегка придерживался за плечо Волощука. Светила единственная аварийная лампа, и Холл задержал шаг у высокого вертикального зеркала на выходе.
Сначала ему показалось, что на полированном металле грязь или натек, потом понял, что видит собственное лицо — хотя это слово вряд ли подходило, от лица остался один глаз, да на макушке сохранился участок неповрежденной кожи с волосами. «В детстве нас пугали такими чудищами, — подумал он тогда. — Правда, у чудищ было по две руки. Ребята теперь будут бояться на меня смотреть».
Но когда Холл появился перед ними, уже тяжело опираясь на руку Волощука, под нависшим потолком, в слепящем свете ремонтных ламп, он понял, что ошибся. Эти мальчишки — а тогда в экипаж добавили еще двоих — не видели его уродства. Они видели героя. Один спросил Холла, на каком фронте он воевал в ту, криптонскую оккупацию, и в его тоне прозвучала потребность найти в командире уж и совершенно законченную легенду; Холл не знал, что отвечать, но, помедлив немного, назвал имя Кергиани и тем не нарушил иллюзии.
