Пол Ди Филиппо - Потерянные страницы
Фашистскую партию поглотили междоусобные распри, и она продержалась у власти не более пары месяцев. Практически мирным путем на смену ей пришли христианские демократы (которые изобразили на своей эмблеме Грааль). Лишившись поддержки, фашисты Испании и Италии сдали свои позиции. Европа вернулась в обычное сонливое состояние, и мы собирались сделать то же самое.
Не тут-то было.
Джо, Джин и я отмечали падение фашизма бутылкой шампанского прямо в офисе, когда вдруг зазвонил телефон.
Кэмпбелл поднял трубку.
— Слушаю. Да! Да, сэр. Будет сделано!
Он повесил трубку. Никогда мы не видели его в таком изумлении.
— Это был президент. Он хочет немедленно видеть план паназиатского издания.
Мы допили содержимое бокалов и приступили к работе.
Джо самовольно решил выпустить еще одну иностранную версию журнала. На сей раз, поскольку положение в странах, для которых она предназначалась, было относительно спокойным, он поехал на несколько месяцев за границу, чтобы лично проследить за ходом операции.
Но Джин-то осталась дома.
Вернувшись из Ленинграда на неделю раньше, Джо застал нас голыми в собственной кровати.
Я не знал, куда себя деть от унижения и угрызений совести. Я даже не мог вспомнить, как оказался там. Словно я действовал во сне. Как мог я предать таким образом лучшего друга?
— Джо, — начал я, глядя на невозмутимую Джин, — не знаю даже, как объяснить…
Кэмпбелл сердечно рассмеялся, очевидно, без злости и иронии.
— Джейк, я никогда не говорил тебе, что наша символическая фантастика берет исток в шакти[34]. Джин — моя шакти, живое воплощение женской силы, мой фонтан безграничной энергии. Между нами алхимический брачный союз, который тебе не подорвать. Ты можешь только позаимствовать частичку ее безмерного богатства. Я сказал Джин, что любовный контакт не повредит твоему творчеству, и она со мной согласилась.
Затем он снял шляпу и присоединился к нам.
Шесть месяцев спустя разразилась неоцаристская революция. Еще через шесть месяцев Сталин болтался на фонарном столбе на Красной площади.
Следующие годы были самыми плодотворными в моей жизни. Странные отношения с Кэмпбеллом и Джин в самом деле дали новый толчок моей работе. Я начал серию о футуристическом методе контролирования погоды, основанной на мифах навахо о богах дождя и солнца Тоненили и Цоханоаи.
Круг читателей «Эстаундинг» в Америке уступал только журналу «Лайф» — неслыханное достижение для беллетристики. Мы начали издаваться на глянцевой бумаге и в несколько раз подняли стоимость подписки. Мы сотрудничали с такими людьми, как Олдос Хаксли. Он позволил нам печатать с продолжением свою «Неувядающую философию». Кэмпбелл сам занимал немало страниц, ведя обзор мифологии, истории и науки под общим заголовком «Обо всем».
Конкуренты Кэмпбелла пытались как-то соперничать с ним, но по большей части терпели провал из-за отсутствия ясности видения и установок. К нему никто не мог приблизиться.
Никто в области литературы.
В сентябре 1953-го Кэмпбелла вызвали в Комитет по антиамериканской деятельности по обвинению в «распространении иностранных сказок с целью подрыва американских ценностей». Он отправился туда с улыбкой на лице. Для Маккарти этот месяц стал последним в администрации.
Я никогда ранее не видел, чтобы человека так унизили и растоптали «чистой» метафорой. Вся нация следила по телевизору за слушаниями и, не отрываясь, внимала тому, как Кэмпбелл превращал сенатора в трясущееся желе. Каждое абсурдное обвинение Маккарти парировалось уместным анекдотом или историей из огромного арсенала Кэмпбелла. Подобно современному и в то же время древнему дядюшке Римусу, или Гомеру, или Овидию, Кэмпбелл отражал и высмеивал любой выпад, подходя ко всему с юмором и мудростью. Он, подобно мастеру боевых искусств, уворачивался от удара, нанося ответный. К концу слушаний Маккарти едва мог выразить мысль, а Джо был спокоен как Будда.
Письмо с признанием, найденное рядом с трупом Маккарти, было забрызгано мозгами самоубийцы, но смогло послужить разоблачению вице-президента Никсона, которого судили за государственную измену.
В начале шестидесятых я почувствовал, что колодец моего творчества иссыхает. Я обработал все основные мифы навахо, а другой материал мне не нравился и, по теории Кэмпбелла, не мог нравиться. Не вдохновляла даже Джин, оказывавшая мне знаки внимания, и вскоре я перестал с ней видеться, опасаясь, что за бессилием в одной сфере последует и половая несостоятельность.
Моему застою не помогли даже произошедшие в журнале изменения. Во-первых, Кэмпбелл дал ему новое имя: теперь издание называлось «Ананда: мифическая фантастика, мифический факт», от санскритского «блаженство». На первой странице всегда красовался броский девиз: «Ясный до трансцендентности». Я был против переименования и чувствовал, что исчез журнал, в который я некогда так сильно влюбился. Кэмпбелл начал проповедовать всемирное единение, что хорошо звучало теоретически, но, как мне казалось, не имело практического воплощения. Я все больше переживал по поводу прискорбного состояния моего народа, плетущегося далеко позади основного населения страны.
Затем в журнал влилось много новых писателей, совсем еще детей, таких как Боллард, Дилэни, Желязны, которые выросли на моих произведениях и рассказах писателей моего поколения. Они направили сакральную фантастику, или мифическую фантастику, как они теперь ее называли, в новое странное русло, мне не до конца понятное. Кэмпбеллу как-то удавалось шагать с ними в ногу, чего он хотел и от меня, а я просто не мог.
День, когда я сказал ему, что уезжаю из Нью-Йорка, почти так же врезался в мою память, как и день знакомства в тридцать седьмом, хотя между ними пролегло больше двадцати пяти лет.
— Значит, настало время вернуться в резервацию, Джейк? Не могу тебя винить. В определенный момент человеку нужно восстановить связь с корнями. Ты должен перешагнуть порог дома вместе с приобретенными знаниями и поделиться ими с теми, кто в них нуждается. В любом случае ты еще молод по сравнению с таким старцем, как я. Уверен, у тебя получится все, к чему приложишь руку.
— Давно пора найти применение неприлично большим деньгам, которые ты платил мне все эти годы, Джо. Я собираюсь вложить их в улучшение условий жизни моего народа. У меня далеко идущие планы…
Я замолчал. Больше сказать было нечего.
Мы с Кэмпбеллом пожали друг другу руки, и я ушел.
За столиком Джин сидела молодая девушка, уже не помню, как ее звали. Джин перестала работать секретаршей, как только они с Джо разбогатели. Она отдалась занятию танцами и в тот год постоянно совершала туры. Давно ушел в прошлое гул печатного станка, запах бумаги и типографской краски — типографию «Стрит и Смит» переправили в Джерси, а офис Джо находился в современной многоэтажке в самом центре города. Несмотря на такую разницу, я почему-то чувствовал себя, будто на дворе снова 1937-й, и я стою у истока своей карьеры.
