Айзек Азимов - «Если», 1995 № 02
Порой комплекс убежищ, рассматриваемый абстрактно, казался микрокосмосом по отношению к внешнему миру, который я когда-то знал…
Я получил ответ ещё на несколько вопросов; главным моим источником информации были охранники и военные. Сквинт, как мы и думали, перебрался через реку, и его застрелил охранник, приняв за какое-то животное.
Мальчишка ничего не успел понять.
Но Сильверджек понял. Сильверджек опознал астонские товары среди груза «Изабель»…
В конце концов внешний мир снова начал вмешиваться в нашу жизнь.
Однажды послышался крик охранника, на который тут же сбежались солдаты. Я последовал за ними, сначала не понимая, что, собственно, случилось, но внезапно заметил силуэты за проволокой. Я бросился к ограде, мысленно крича: «Кареглазка!», но её там не оказалось. В клубящемся тумане, молча глядя на нас, стояло человек пятнадцать, явившихся из мира, о котором некоторые из нас уже почти забыли. Мой отец оказался среди солдат. Я обречённо ждал, что он отдаст приказ стрелять, но на него тоже, видимо, подействовала всеобщая атмосфера необъяснимой радости. После первого шока от неожиданности солдаты стали что-то кричать пришельцам, прося их сообщить последние новости, бессмысленно смеясь, крича и хлопая друг друга по спине, пока те загадочно смотрели на них сквозь проволочную сетку.
Потом они молча начали доставать из своих рюкзаков свёртки брезента, верёвки и шесты и вскоре поставили грубые палатки. Подошли ещё двое, таща тележку, полную дров. Чуть позже вспыхнул большой костёр, и люди собрались вокруг него; на их лицах играли красноватые отблески, и постепенно страх исчез из их глаз; они снова были в состоянии думать, говорить друг с другом и, в конце концов, с нами. Я размышлял о том, что же это за люди, покинувшие относительный комфорт каменных домов Паллахакси, рискуя безумием и смертью в нынешних убогих условиях. Солдаты бросали им через ограду еду; я увидел отца, который наблюдал за ними, плотно сжав губы.
С течением времени их число увеличилось, и лагерь приобрёл размеры небольшого поселения. Был отдан приказ, запрещавший солдатам бросать еду или топливо Лагерникам, как их теперь называли.
* * *Постепенно к Лагерникам присоединились большинство знакомых лиц из Паллахакси, и в один чудесный и грустный день пришла Кареглазка, и мы сумели поцеловаться, неловко и больно, сквозь проволочную сетку. Она сказала, что скоро придут её родители; здесь уже были Стронгарм и Лента, и Уна, и большинство остальных. Позже, в тот же день, появился Вольф с родителями; они не присоединились к основной группе Лагерников, но остановились у ворот, громко крича и тряся проволоку.
— Что вы хотите? — услышал я голос отца.
— Попасть внутрь, конечно! Вы же меня знаете, Алика-Берт. Я работаю на Правительство. Я требую, чтобы вы меня пропустили! — Голос отца Вольфа чуть не сорвался на крик при виде не меняющегося выражения моего отца.
— Вы опоздали, — отрезал отец. — Сюда больше никого не пускают. Все свободные места заняты. — Голос его звучал деревянно.
— Послушайте, Берт, — быстро заговорила мать Вольфа, — мы имеем право войти! Клегг работает на Правительство лишь ради того, чтобы о нём могли позаботиться в подобные времена. Я могу сказать — это нелегко, быть женой парла, видя, с каким отвращением смотрит на тебя обычная публика в магазинах…
Я заметил, что к ним подошла Лента; внезапно она сказала:
— Не пускайте их, Алика-Берт. Это компания самонадеянных мерзляков, вот кто они.
До этого я толком не замечал Ленту; я был слишком занят Кареглазкой.
Теперь, взглянув на неё, я был потрясён. Она похудела, очертания её лица стали угловатыми и почти старческими, да и одета она была неряшливо.
— Это позор, — сказала Кареглазка, когда Лента снова скрылась в палатке своего отца. — Она, кажется, стала… мне не хотелось этого говорить, Дроув, — такой грубой и неприятной, и я больше не могу с ней общаться.
На следующее утро к ограде быстро подошёл отец Кареглазки, Гирт. Придя одним из последних, он впервые увидел лагерь. Он не слишком вежливо схватил Кареглазку за руку.
— Отойди от этого мерзляка, девочка моя!
— Но это же Дроув!
— Он мёрзлый парл, и я не хочу, чтобы ты с ним водилась!
— Отец, он не виноват, что оказался на той стороне! — заплакала Кареглазка. — Они его не выпускают!
— Да, и я не думаю, что он особенно старается выбраться. У него есть тепло и еда на сорок лет или даже больше, так зачем же ему оттуда уходить?
— Впервые я услышал, что публике известно истинное положение дел. Как они об этом узнали? Впрочем, это не имело значения. Тайное рано или поздно должно было стать явным.
Он тащил её за руку, а она с плачем цеплялась за проволоку.
— Отпусти, отец! Ты никогда раньше не был таким. Позови маму, она тебе скажет. Она не позволит тебе…
Он на мгновение отпустил её, с горечью во взгляде.
— Мама умерла, — холодно сказал он. — Умерла вчера ночью. Она… она покончила с собой.
— О… — Пальцы Кареглазки нащупали сквозь проволоку мои; из глаз её текли слёзы, и мне отчаянно хотелось обнять её, чтобы утешить.
— Идём со мной. Я считаю, что парлы несут ответственность за смерть твоей матери, и я не позволю тебе болтаться здесь. Ты предаёшь свой собственный народ! Что о тебе подумают!
Кареглазка закрыла глаза и долго держалась обеими руками за проволоку.
Я увидел выступившие на её ресницах слезы, потом она внезапно вся напряглась и резко развернулась лицом к отцу, отпустив сетку и вырвав у него руку.
— Теперь послушай меня, — дрожащим голосом сказала она. — Посмотри вокруг, на тех, кого ты называешь моим собственным народом. Вон там Стронгарм разговаривает с астонским генералом, а ведь не так давно они готовы были убить друг друга, поскольку так им приказал Парламент. А там, видишь? Это Лента, которая заигрывает с парловскими солдатами сквозь ограждение. Вскоре они вполне могут её застрелить, потому что так им прикажет Парламент. Люди в этих палатках и хижинах настроены вполне дружелюбно, поскольку сейчас никто не приказывает им ненавидеть друг друга, даже если мы все скоро умрём. И ты, отец, приказываешь мне ненавидеть моего Дроува, прикрываясь бедной мамой! Прошу тебя, уходи отсюда.
Гирт уставился на неё, пожал плечами, повернулся и зашагал прочь. Не знаю, слышал ли он хотя бы половину того, что сказала Кареглазка, а если слышал, то не думаю, что понял. Он просто решил, что спорить с ней уже бессмысленно.
Кареглазка посмотрела ему вслед, и я услышал её шёпот:
— Прости, отец…
