Сергей Беляев - Истребитель 2Z
— Я знаю это не хуже вас. Но для решительных действий мне нужна парочка хорошеньких «бэби» и приличный чек в золотой валюте. Тогда через неделю этот городок, носящий приятное название Сан-Диос, чихнет от сенсации.
Хох вынул перо и чековую книжку:
— По инструкциям, полученным мною, дело номер сорок первый может рассчитывать на почти неограниченный кредит. «Бэби» вы предпочитаете с фейерверком?
— Меня бы более устроил сахарный сироп. Эдвар отлично умеет играть на этом бесструнном банджо.
— Вы получите малюток в чемодане. Они любят лежать на спинке и тогда никого не трогают, — улыбнулся Хох. Ему нравился такой невинный разговор.
Хессельбард взял подписанный чек и, пряча его в бумажник, тоже улыбнулся:
— Надеюсь, что малютки заплачут не ранее пяти минут после того, как с них снимут чепчики?
Хох утвердительно кивнул головой:
— Ровно через четыреста секунд по хронометру… Почему вы не курите, Хесс? Возьмите вот эту сигару.
Газета «Сфинкс» только что выпустила утренний тираж. Над Сан-Диосом взошло неяркое августовское солнце. На чердаке восьмиэтажного дома, где помещался «Сфинкс», раздался неопределенный шум. Дежурный лифтер, пятнадцатилетний негр Бобс, клялся, что он ничего не видал, но только слышал, как над кабинкой лифта вверху что-то фыркнуло, «будто верблюд». Но через минуту после шумного фырканья неизвестного верблюда крыша здания загорелась в десятке мест сразу. Еще минуту спустя загорелся верхний этаж, потом седьмой и шестой. Струи какого-то расплавленного вещества, словно адский дождь, лились сверху, прожигали бетонные перекрытия, расплавляли толстые, метровые балки. Мебель истлевала от невыносимой жары раньше, чем вспыхивала и сгорала. Сотрудники редакции, рабочие типографии, машинистки, стенографистки, посетители в панике давили друг друга на лестницах горящего здания.
Прибыли пожарные. Столб раскаленного бушевавшим огнем железо-бетонного здания излучал такую жару, что приблизиться к «Сфинксу» не было никакой возможности. Вода закипала в водопроводных трубах соседних домов. Трубы лопались, ошпаривая всех, кто попадался. Пожарные отступили на километр. Стены соседних домов накаливались. Оставаться в них значило испечься, вроде яблока в духовке. Население девяти кварталов в окружности горевшего «Сфинкса» бежало из города в окрестности.
Через час на месте здания «Сфинкса», где помещались редакция, типография, контора, экспедиция и квартиры, торчали развалины, — к удивлению зрителей, весьма небольшие развалины, похожие на обгоревшие пни.
Самый шустрый из репортеров Сан-Диоса, знаменитый мастер сенсаций мистер Кик, известный в просторечье под именем «Рыжий Кик», сфотографировал чадящие развалины и охарактеризовал место пожарища фразой:
— Гладко все, как абрикос.
События развертывались необычайно быстро. Фотоаппарат у Кика был украден тут же, когда он продирался через толпу к своему авто. Рядом клялся и рассказывал о «фыркавшем верблюде» уцелевший Бобс. В это время появились какие-то нахальные молодчики. Они кричали, что, может быть, Бобс сам поджег свою кабину. Бобс пустился было в подробности, но молодчики затеяли драку. Кто-то в суматохе незаметно пристрелил Бобса. Толпа расступилась. Явились отсутствовавшие до сих пор полицейские.
В ответ на провокацию забастовали рабочие всех типографий Сан-Диоса. На митинге солидарности с пострадавшими рабочими один оратор коснулся причин пожара:
— Фашисты и их пособники стремятся к новой мировой войне. Агрессоры свои силы сначала пробуют на слабых, а трусы им потворствуют. Пожар «Сфинкса» — лишь звено в цепи работы истребителей, которые сейчас убивают наших братьев в Европе, Африке и Азии.
Митинг кричал:
— Истреблять истребителей!
Это звучало как призыв и как лозунг.
Бороться до конца и победить!
Урландо, казалось, забыл о существовании своих пленников. Впрочем, Лебедева это мало тревожило. По утрам он делал физкультурную зарядку, чтобы держать мускулы в полном порядке и готовности. Жадно читал книги из библиотеки Урландо. Ежедневно целый час, оторвавшись от чтения, Лебедев тренировал свою память, мысленно заучивая наизусть все, что замечал. Это он вел «умственный дневник», — так называл Лебедев свою тренировку.
Под вечер, когда по зеленоватым волнам океана скользили косые лучи заходящего пленительного солнца, два безмолвных стража выводили Лебедева на прогулку. Нужно было итти по узким коридорам подводной лаборатории, затем подняться по неудобной железной лестнице и через люк выйти на небольшую верхнюю площадку.
Обычно лаборатория держалась, как гигантский подводный крейсер, в нескольких метрах под поверхностью океана на крепком рифовом основании. Четыре небольших кольцеобразных коралловых острова слегка возвышались над уровнем воды. На картах эти острова обозначены не были. Они лежали далеко в стороне от обычных морских и воздушных путей. К закату солнца лаборатория поднималась на поверхность, и тогда над рябью волн слегка возвышался железо-бетонный выступ площадки, который Лебедевым был принят за скалу.
Лебедев изучил площадку. Четыре шага в длину, три в ширину. Перила слева чуть расшатались. Выдернуть этот железный прут и им драться? Сейчас — бесполезно. Может пригодиться, если придется защищаться. Лебедев обдумывал все мыслимые возможности. Он подолгу стоял у края площадки. У ног его рокотали равнодушные волны. Стаи рыб проносились мимо, спасаясь, вероятно, от крупного хищника…
Часто думал Лебедев: «Ах, если б крылья! Улетел бы туда, к своим…»
Сначала он не притрагивался к письменным принадлежностям, которые Штопаный Нос предусмотрительно поставил в лебедевской каюте, но потом начал карандашом на листах блокнота вести некоторое подобие дневника, в котором записывал ничего не значащие лирические рассуждения:
«Чуден океан при тихой погоде, когда вольно и плавно плещутся его волны… (Прости, дорогой Николай Васильевич! Но ты понимаешь мое настроение.) Сегодня я опять видел зеленый луч, о котором писал Жюль Верн. Герои его так, кажется, луча и не видали. А я, советский пилот Лебедев, каждый вечер его вижу. Благодаря обстоятельствам…»
Лебедев подозревал, что во время его отсутствия дневник прочитывается Штопаным Носом. Однажды удостоверился в этом совершенно.
Штопаный Нос неожиданно появился и спросил Лебедева:
— А вы хорошо знаете Николая Васильевича?
— Читал.
— Лично знаете?
— Нет, не удалось. Ведь он, пожалуй, без малого лет сто как умер.
— Кто он?
