Петер Жолдош - Сверхзадача
Наконец он достиг вершины последнего холма. Присел на землю, чтобы сердце не выпрыгнуло из груди. «Спокойно, Эдди, ты у цели, путь окончен. Теперь ты дождешься, пока поредеет туман и зажгутся звезды, их скудного света вполне достаточно для глаз охотника. Самые яркие уже подмигивают с высоты, еще минут десять, заблестят и остальные. Будь у тебя желание, ты мог бы назвать их одну за другой, ведь ты хорошо изучил звездную карту этой галактики. Но они тебе не нужны, ты никогда уже не полетишь к ним, какая польза на них любоваться? И «Галатея» навеки останется здесь, чтобы служить тебе. Тебе одному».
Притаившись в ночной тишине, он ждал того заветного момента, когда на фоне усыпанного мерцающими точками неба возникнет наконец силуэт корабля. От напряжения перед глазами начали вращаться разноцветные круги. Эдди опустил веки, долго тер кулаками, потом замер в неподвижности, считая секунды, и снова открыл. Круги исчезли, но долина перед ним была пуста. В глубине сознания зашевелился страх, но он тут же подавил его, не дав родиться. Приходить в отчаяние из-за того, что ошибся, считая холмы? Обычное дело, если человек страстно стремится к чему-нибудь, он всегда ошибается в счете, и всегда в свою пользу. «Значит, перед тобой еще один холм, Эдди, а может, и два. Но если и на этот раз ты не увидишь «Галатею», не беда, подождешь рассвета. Вероятно, еще вечером в лесу ты где-то сбился с маршрута. Ну, конечно, после того случая с желтым убийцей. Утром все станет на свои места, ты спокойно, не торопясь разберешься с ориентирами. А может, и в этом не будет нужды? Сверкающий на солнце корпус «Галатеи» сам выведет тебя к ней. Он виден издалека сквозь редкие деревья». Эдди поднялся на ноги и начал спускаться в долину.
Под ногами вдруг хрустнула обуглившаяся ветка, потом еще одна, еще… Он не придал этому значения. Звезды светили уже ярко, когда он вышел на просторную, почти круглую полянку. По ту сторону отливала серебром листва низкорослых кустов. Пройдя еще шагов двадцать, Эдди остановился. Что это? Необходимо призвать на помощь всю логику и трезвость рассудка, оценить то, что он увидел. Оценить и действовать. Пальцами голой ступни он разгреб рыхлый и толстый слои пепла — под пеплом была сожженная, спекшаяся в камень земля, твердая, как гранит…
Чтобы направить холодный ствол лучевого пистолета себе в горло, ему пришлось задрать голову и увидеть звезды. С удивлением смотрел он на мерцающие далекие миры, будто только в эту минуту увидел и понял их впервые в жизни.
Дие отправилась на кухню, и Грон, как это бывало с ним обычно, едва удержался, чтобы не окликнуть ее, не попросить остаться. Но распорядок был неумолимо строг. Каждый четвертый и двенадцатый час времени своего бодрствования Дие обязана была отправляться на кухню, а еще через сорок минут никак не позднее, возвращаться назад в командный салон. Сейчас она принесет пищу для Грона, а в следующие сорок минут — для Эви и Мата. К тому времени Грон будет уже спать. Ровно восемь часов, ни минутой больше; затем пробуждение, завтрак, и опять все сначала. В первой половине дежурства возле него сидит Дие, во второй — Эви и Мат. Едва продрав глаза, Мат принимается за контроль всех систем; если нужно, к нему присоединяется Эви. Когда очередь доходит до осмотра двигателей, с Матом идет Грон, а Эви садится за пульт, на его место. Но последнее случается редко; Грон точно не помнит даже, когда в последний раз они спускались в нижние отсеки. Там царствуют роботы. И хотя Грон их недолюбливает, все же интереснее возиться с ними внизу чем сидеть за командирским пультом в одиночестве.
Самое неприятное — это те сорок минут, когда он остается один и ждет ужина. Два раза он уже обманывал Мата; чтобы не отпускать Дие на кухню, сослался на то, что у него нет аппетита. Но от командира не скроешься, он быстро разгадывает все секреты; Мат пригрозил ему строгим наказанием. С тех пор Грон старается хоть как-нибудь выдержать эти сорок минут одиночества. Правда, оно длится всегда меньше, потому что Дие добрая и не засиживается на кухне. И все-таки так тягостен этот режим, кажущийся вечным. Никакого просвета. Приборы на доске поблескивают холодно и враждебно; ну а стены, даже не столько они, сколько то, что находится за их пределами… Об этом даже лучше не думать. А ведь было время, когда, освоив, какой прибор что показывает, он относился к ним с симпатией и доверием, даже полюбил все эти стрелки, цифры и указатели. Как обнадеживающе, бывало, они подмигивали: все в порядке, мы на страже, мы охраняем тебя, сиди себе спокойно. Только уже много позже, неизвестно откуда явилась к нему эта проклятая мысль, он до сих пор проклинает тот день и час, что в любой следующий — именно в любой! — момент они могут показать нечто совсем другое. Опасность может возникнуть в тысяче ликов. Вот она уже таится в каком-то кабеле, реле, трансформаторе или внезапно ворвется снаружи, из бездонного и темного космоса, лишь кажущегося пустым, а на самом деле битком набитого роковыми неожиданностями. Там, за стенами, живет смерть. Он почувствовал бы это, если бы его даже не учили, что такое мировое пространство. А эти стены вокруг — теперь он знает это сплошной обман; их полусферические своды как пальцы огромной ладони, медленно и постепенно сжимающиеся в смертельной хватке, чтобы в какой-то миг тебя раздавить.
Грон пробовал размышлять, закрыв глаза. Это не запрещено, потому что световой сигнал об аварии или опасности всегда сопровождается еще и звуком. Но и такой способ ничего не изменил в направлении мыслей, не принес успокоения. «Почему?» — сразу же возникал вопрос, стоило Грону вызвать в памяти ту или иную картину событий за минувший год, и число этих мучительных «почему» все росло. Напрягая силы рассудка и памяти, обычно он находил какой-то ответ на первую или вторую часть вопроса, но тогда другая часть оставалась нераскрытой, а то и сама рождала целую вереницу новых вопросов. «Там, на берегу у моря, все всегда было ясно и хорошо», — думал Грон, мысленно вздыхая. Мат сейчас спит и, пожалуй, во сне не узнает, о чем он сейчас размышляет. Потому что это запретная, даже преступная мысль. Один только Арро осмелился однажды высказать ее вслух, еще до старта «Галатеи», но жестоко поплатился. Нет, так ставить вопрос нельзя. Слишком туманно, слишком неопределенно. Невозможно протянуть ниточку, связавшую бы то, о чем сказал Арро, с тем, что он делает сейчас. Мат тоже сделал вид, что не расслышал слов Арро, расплата наступила потом, уже после взлета корабля. Арро резко изменился, но Грон узнал об этом от Эви в конце второго или даже третьего цикла. Каждый цикл — это четыре недели работы плюс четыре недели сна. Так что он вообще никогда не встречается с Арро. Когда одна бригада сменяет другую — во второй навигатором работает Опэ, а инженером по двигателям Арро, — внутренний распорядок не нарушается. Вот и получается, что, когда Грон садится в кресло перед пультом, Арро спит уже целых восемь часов из очередного месячного «сонного отпуска». Таким образом, только от Эви он мог узнать, что Арро просыпается и встает каждый раз все с большим трудом, а Опэ, последние восемь часов вахты которого смыкаются с дежурством Грона, добавил, что Арро сильно исхудал, потерял аппетит, а порой становится просто невменяем. Сидит как истукан и смотрит перед собой в одну точку.
![Гарольд Пинтер - Лифт [= Кухонный лифт]](/uploads/posts/books/271557/271557.jpg)
