Андрей Мартьянов - Эпоха бедствий
Скорее всего, измученный бескрайним Альба-каном человек и вел отрывочные, изрядно панические и почти бессвязные записи. Впрочем, слово "бессвязные" относится только к последним листам пергамента, которые, согласно тексту, заполнялись уже после вступления отряда нарлаков на мощеную дорогу Аласора. Из оных следовало, что некоторых поначалу обуяло странное безумие, другие отравились водой из источников, бьющих из полуразрушенных скал, третьи стали жертвами неизвестных "баснословных тварей"... После же пришел "Он". Смутно упоминаемое существо, которое автор не называл никаким другим словом, по-видимому, было очень хитрой и жестокой бестией, что, собственно говоря, и вызвало недоверие многоученых старцев обеих столиц. "Чудовищ не существует!" это было главным аргументом, и, надобно сказать, справедливым. Твари Нижней Сферы, частенько появлявшиеся в землях людей даже во времена Золотого века, после катастрофы тысячелетней давности словно бы позабыли дорогу в мир смертных. Мантикоры, гарпии, билахи, равахи - гигантские песчаные черви - и прочие существа, являвшиеся вымирающими представителями древнего животного мира, уже давно были торжественно объявлены реликтами, а в сказки про дэвов или броллайханов верили только тупые простолюдины и дети. А зря.
Содержанием Альбаканских свитков, объявленных подделкой, заинтересовались только арранты, скупившие за бешеные деньги как оригинал, так и все копии (сумасброды, что возьмешь!), и про загадку Аласора в обителях мудрости материка быстро все забыли. Правда, никто не обратил внимания, что малочисленная, но прекрасно оснащенная аррантская экспедиция к пустынному хребту, случившаяся через полтора года после находки документов, также благополучно исчезла. Про отдельных соискателей славы и богатства, пытавшихся проникнуть в Аласор и впредь никогда не виденных в мире живых, не вспоминал никто, кроме скорбящих родственников, если таковые оставались.
...Но теперь, в конце лета 1320 года от падения Небесной горы, зло Аласора по сравнению со злом Степи казалось столь незначительным и мелким, что шад Даманхур с полного согласия не верившего в сказки дейвани Энарека решил дать главную битву именно у склонов Аласорского кряжа. За один вечер было решено все. Гурцат не станет оставлять у себя в тылу мощную и сильную армию, составленную из саккаремцев и наемников (которая вообще-то должна быть "распущена"...), и в слепой гордыне поведет свои лучшие тумены к выветрившемуся хребту через пустыню. А это ни много ни мало - два суточных конных перехода. Степняки устанут: мергейты и их кони не привыкли к невыносимой жаре пустыни и отсутствию воды - Великая Степь прохладна, наполнена влажными ветрами и десятками речек, стекающих с гор. Там всегда есть корм лошадям, водопой, в Степи не следует опасаться буранов, поднимающих в поднебесье тучи мелкой пыли и забивающего глаза и рот песка... Армии шада тоже будет тяжело, однако она займет самую выгодную позицию - на склонах Аласора, в безлюдных оазисах, где достаточно воды и трав, а к тому же, если начало битвы придется самое раннее на послеполуденные часы, солнце будет бить мергейтам в глаза. "Пусть оружием станет земля, небо и солнце", как сказал один из Саккаремских поэтов, прославлявших воинские подвиги государей Мельсины.
Уговорившись с аттали эт-Убаийядом, Даманхур решил послать Гурцату, стоявшему на восходном берегу Урмии, оскорбительную грамоту - пускай ее отвезут степные послы во главе с Мен-гу. Там Даманхур изложит в самых неприятных для хагана словах, что он плевать хотел как на упомянутого хагана, так и на приказы "перекинувшегося к противнику" Учителя Веры, а посему бросает вызов всей армии мергейтов и будет ждать ее возле склонов Аласорских взгорий. Если хаган откажется встретиться с Даманхуром в открытом бою, он навсегда обретет сомнительную славу труса, испугавшегося увидеть своего главного врага лицом к лицу на поле брани.
- Гурцат, вне всякого сомнения, примет вызов, - сказал Энарек, наблюдая, как доверенный писец заполняет под диктовку Даманхура большой пергаментный лист. - Но, государь...
- Что еще? - Шад недовольно посмотрел на своего управителя. - Что еще теперь?
- Если... - Предусмотрительный Энарек замялся. Он понимал, что слова, произнесенные шадом и записанные в документе, который через несколько дней окажется в руках у Гурцата, не просто обидны, но оскорбительны до такой степени, когда это уже не прощают. - Если хаган степняков прочтет пергамент... Любые пути назад будут перерезаны. И потом, как нам всем известно, Гурцата влечет вперед некая потусторонняя сила. Боюсь, неведомому богу, завладевшему душой мергейта, безразличны обиды. Вдруг Гурцат не придет?
- Вдруг, вдруг, - проворчал Даманхур. - Если и так, мы ничего не теряем. В крайнем случае пойдем вдогонку и ударим ему в тыл, когда этот грязный варвар попытается осадить Нардар и Вольные конисаты.
- Через пустыню? - вздохнул Энарек. - Непосильное испытание для войска. Придется идти по побережью, а это отнимет часть нашего величайшего сокровища времени.
- Пусть так, - упрямо повторил шад и продолжил диктовать.
* * *
- Рассказывай! Ну?
Фейран невероятно смущалась. Все-таки кто она такая? Обычная девушка из дальней провинции, некогда любимая старшая дочь захолустного управителя, отличная от прочих смертных лишь неизвестно зачем ниспосланным богами странным даром. И вот сегодня Фейран стоит пред ликом не кого-нибудь, а самого шада Саккарема Даманхура атт-Бирдженда, и его титула ничуть не могут умалить продолжительные возлияния, отчего Солнцеликий несколько теряет свой ореол божественности. Несмотря на то что Фейран уже успела познакомиться с Даманхуром минувшим вечером, инстинктивная почтительность к титулу и происхождению этого бородатого сорокалетнего мужчины с затуманенным прыгающим взором брала верх.
Кэрис, наоборот, был, как всегда, слегка развязен, шумлив, однако вежлив и деловит. Эти четыре, казалось бы, несовместимых манеры поведения идеально сочетались в образе вельха и делали его настолько неповторимым и оригинальным, что он неизменно вызывал симпатию. Даже Энарек, самый разумный и обстоятельный из придворных Даманхура, по-доброму улыбался углом рта, глядя на дикаря с полуночи. Вдобавок помянутый дикарь быстро сообразил, что в Мед дай сейчас полно чужеземцев, сам аттали благоволит к нему, и наконец-то сбросил "отвратительные" саккаремские одеяния в виде шаровар и халата, представ в своем истинном облике: багрово-черный клетчатый плед, обернутый вокруг бедер, белая рубаха с золотистой вышивкой (надобно сказать, недавно постиранная Фейран) и длинный меч за спиной. Картину отлично дополняли заплетенные косички вкупе с улыбкой до ушей и громким гортанным голосом.
