Юрий Никитин - Имортист
7. В повседневной жизни имортист должен руководствоваться простыми и понятными правилами:
а) каждый день и каждый час должен быть направлен на совершенствование, а не на развлечения для «простых людей»,
б) не читать книг дочеловеческого уровня, не смотреть телепередач для «простых людей»,
в) для общения выбирать имортистов, так легче поддерживать друг друга в трудной дороге наверх, чем постоянно бороться с желаниями «простых людей».
Примечание: обезьяна в нас сильна, все вышеперечисленные правила, увы, редкий имортист сможет выполнять в полной мере. Признавая реалии, имортизм допускает зигзаги, то есть позволяет иногда уступать давлению животного начала. Все и всегда не могут быть святыми и подвижниками, в каждом из нас сильно животное, и попытка постоянно держаться в абсолютной чистоте может качнуть маятник в обратную сторону с такой силой, что обрушит все здание. Главное, понимать движущие нами страсти, разделять их на чистые и нечистые. И следовать по избранному пути к Творцу».
Налил еще сока, допил, в голове чуть прояснилось. В этом неромантичном соке что-то есть… Чувствуется, что писал иногда спокойно, иногда в раздраженном состоянии, а то и вовсе после стычки с демократами, потому и выпад в их адрес совсем не то чтобы уж не к месту, но слишком заметен. Даже очень слишком. В таких основополагающих законах не имеет быть отражение настроений Моисея или Мухаммада, когда спускались с гор, а подошвы в водянках от попавших в башмаки камешков… Пророк должен быть величественным, невозмутимым, прозревающим вдаль на века и тысячелетия пути и заблуждение своего человечьего стада. У него не может быть плоскостопия, несварения желудка, хреновых советников или плотских желаний.
Собственно, любой пророк – полная противоположность мне, однако же я, все-таки будучи пророком, понимаю, что и Моисей жил в теле обезьяны, и Мухаммад, и Ньютон, и всем хотелось трахаться, жрать от пуза и щупать жену соседа, однако же сумели жить так, что их траханье и щупанье осталось там, во тьме веков, и забылось, а к нам дошли величественные образы, исполненные силы и достоинства, нечеловеческой выразительности и мудрости…
Будем иморталить, сказал я себе со вздохом. Вслушался, повторил уже тверже: будем иморталить! Никаких слабостей!.. Ну, по крайней мере, стараться допускать их поменьше. Уже битый, знаю, что зарекалась свинья гивно исты, но… хорошо уже то, что зарекалась, другие ведь и не зарекаются даже, а эта, может быть, и вовсе старалась выползти из свинства, может быть, даже выползла и указала другим светлый путь в техногенное будущее с нанотехнологией и генетикой?
Если и указала, мелькнула мрачная мысль, то ее тут же затоптали. Не потому, что нашедшего верный путь затаптывают первым, а потому, что в юсовском свинстве каждый из нас, чего греха таить, чувствует себя очень даже комфортно. Все можно, все разрешено, демократия, даже Бога убрали, чтобы не мешал и не мозолил глаза излишними требованиями. Так что всякий, указывающий путь из родного болота, раздражает. Очень даже. Настолько, что всегда затопчем с радостью и ликованием, а в оправдание скажем че-нить мудрое из подсунутого экспертами по удерживанию стад в болоте.
ГЛАВА 13
С нефтяниками встреча прошла быстрее, чем ожидал: просто знакомство, общий разговор о перспективах, я пообещал выделить больше средств на ремонт изношенных трубопроводов.
Когда они ушли, я заглянул к Потемкину, он стучит по клавишам быстро, как профессиональная машинистка. Вообще-то, такое хорошее знание клавиатуры вовсе не свидетельство профессионализма ученого, писателя или политика. Те все печатают медленно, двумя пальцами. Мысль приходит неспешно, слова разворачиваются вдумчиво, тут и двумя пальцами тюкаешь, словно в замедленной киносъемке. Это у машинистки пальцы порхают, как фонтанчики над лужей, ей задумываться и выгранивать формулировки ни к чему, однако Потемкин все же ухитряется выстраивать слова правильно, убедительно, судя по тем распечаткам, что кладет на мой стол.
Я видел, как он в нетерпении придвигал лицо к экрану, там пляшет цветной калейдоскоп лиц его подчиненных, губы Потемкина двигаются быстро, почти выплевывая резкие слова. В его министерстве сейчас разворошенный муравейник. Я не случайно оставил поработать полдня здесь, чтобы сразу же корректировать со мной перестройку финансирования, ускоренного развития одних направлений и задавливания других.
Он не видел меня в дверном проеме, я постоял еще пару мгновений, присматриваясь к нему с любопытством. Сильный, красивый, так и просится слово «породистый», словом, великолепный самец, яркий представитель человеческого рода, сильный и могучий зверь, что в других условиях стал бы вожаком стаи и, конечно же, дал бы многочисленное потомство, такое же живучее, здоровое, красивое, сильное, с хорошо развитыми мышцами, костяком и рефлексами.
Он поднял голову, лицо утомленное, глаза слегка покраснели, а мешки под ними потяжелели.
– А, господин президент… Задали вы мне задачку, задали…
Я вошел, поинтересовался:
– Как там? Все понятно?
– Да понять все нетрудно, но вы уж слишком замахнулись… а я, дурак, и рад…
– В самом деле? – спросил я. – Вы так увлеченно работали, в глазах неземная радость и просветление на челе. Я был уверен, у вас на руках по меньшей мере фул-хаус.
– Что?.. А, баб в стрип-покере раздеваю? Россия, господин президент, сейчас почище всяких стрип-покеров. Как угодно ее можно нагнуть, даже противно.
– А вам надо, чтобы сопротивлялась?
– Да хоть понимала бы, что с нею делают! А то, как пьяную бабу… Не весьма достойно.
Я опустился в соседнее кресло. Надо бы воспринимать как соперника, он и был соперником на выборах, выступив во главе партии аристократов, так их называли, хотя полное название куда корректнее, с длинным, как у доисторического ящера, хвостом, а когда его партию называли вслух, я слышал, как стучат по ступенькам не то кости, не то ороговевшие чешуйки. Проиграл он, понятно, с треском, что и понятно. У нас, имортистов, нашлась такая сладкая морковка для быдла, как грядущее долголетие, а затем и бессмертие, что позиции уступили даже правящая и коммунисты, а партия аристократов всего лишь упирала на бесспорный факт, что править должна элита. Но масса народа – это масса, это хаос, беспорядок, это животные страсти и плотские желания, аристократия же – примат духа над плотью, такие люди, понятно, в меньшинстве, даже в абсолютнейшем меньшинстве, и то чудо, что сумели создать партию, это заслуга самого Потемкина, но я последние полгода с великим сочувствием и неловкостью смотрел, как он на ток-шоу доказывал тупейшему быдлу, что только аристократия в состоянии создать и удержать в рамках государство, основанное на необходимой обществу духовности, в смысле – примате таких понятий, как честь, совесть, верность, благородство, над такими привлекательными для простонародья траханьем, жратвой, пьянкой и бездумным весельем.
