Марина Дяченко - Пещера. Ведьмин век. Долина Совести
…Они долго катались по кольцевой линии; сидели, забившись в дальний угол дермантинового дивана, будто нет на свете ни ресторана «Ночь», ни кабинетов с уютными креслами, будто они – два подростка, которым и целоваться-то негде, кроме как в безлюдном подъезде. Павла говорила и говорила, а поскольку в вагоне стоял грохот тоннеля, то ей приходилось склоняться к самому уху собеседника, прижиматься к его плечу, ловить запах тонкого одеколона и тонкой замши…
– Павла…
Ее обнимали за плечи. Крепко, как-то судорожно. Будто тайком. Будто они действительно – нашкодившие дети, и горе, если в вагон случайно заглянет директор школы…
– Павла, не надо об этом думать. Было, не было… померещилось… Просто не надо сейчас думать. На следующей станции выйдем – и пойдем куда-нибудь, я что-нибудь такое сочиню…
– Нет, еще остановку… Одну…
Мелькали станция за станцией; время свернулось в кольцо. Мир сжался, полностью втиснувшись в стенки вагона; ничего не было, кроме круглых, будто глаза, горящих плафонов, блестящих белых поручней с десятками уцепившихся рук… Павлу укачало, но результатом была не обычная в таких случаях муторная слабость – нет, на Павлу снизошло спокойствие, приятное головокружение, как от малой дозы хорошего спиртного…
– Еще остановку… Одну…
А ведь когда-то она была такой застенчивой. Сидя в вагоне метро, на дермантиновом диванчике, рядом с одноклассником – да разве позволила бы хоть за руку себя взять?! Люди же смотрят!..
Люди смотрели. Скорее с интересом, нежели с осуждением; Павла не понимала, что с ней творится.
– Эта депрессия… Эти дикие дни… Меня отпускает, Тритан. Меня только сейчас отпускает…
– Павла, не надо об этом думать. Я виноват перед тобой – как же мне загладить вину?!
Слова его скользили мимо ее сознания. Она слышала только интонации. Его губы двигались, говорили… Губы…
Легкомыслие, щекотно сказал в ее голове шершавый голос рассудка. Легкомыслие, подумала она, соглашаясь. А что делать? Это всего лишь жизнь… Не бросать же ее… бежать… мимо…
Она устало закрыла глаза. Если люди хотят смотреть… пусть смотрят…
Нет, ну почему никогда раньше ей не приходила в голову эта счастливая мысль – целоваться в метро?!
– Тритан…
Имя погибло, придавленное горячими губами; Павлу вынесли из вагона. На руках; около самого выхода она высвободилась, испуганно вскинула глаза:
– Тритан, а это… хорошо?..
– Не знаю, – сказал он, не выпуская ее рук. – Не знаю, хорошо ли… Но иначе не могу. А ты?
В ее ушах все еще пели тоннели; она вымучено улыбнулась:
– А у меня и так… вся жизнь… встала на уши…
На поверхности светило солнце, неяркое, прикрытое дымкой, будто абажуром; Тритан поймал первую попавшуюся машину.
– Тритан, а почему вы… почему ты вчера не звонил?! Мне было…
– Прости. Я больше не оставлю тебя с твоими страхами… наедине.
– А я не уверена… может быть, я больше ничего и не испугаюсь…
Они высадились на маленькой, негородской, совершенно садовой улице; Павла плохо помнила, сколько раз сворачивала кирпичная тропинка. Дом стоял в глубине, в стороне от дороги.
– Тритан, может быть…
Он обнял ее снова. И попросту съел слова, готовые уже сорваться с ее губ.
…В такой момент нельзя быть в трезвой памяти.
Павла видела мир клочками, урывками; была маленькая комната с пятнами солнца на полу, потом солнце исчезло, поглоченное темными запахнувшимися шторами. Был желтый цветок, чахнущий в вазоне, тянущийся лепестками за окно…
Были руки. Голос, блуждающий где-то на самых нижних ступеньках регистра; слушая его, хотелось закрыть глаза и поплыть по течению. И Павла плыла.
Рядом с постелью горела высокая витая свечка. Ни страха, ни напряжения; все, что происходит по воле Тритана, происходит легко и естественно. Ни о чем не беспокоиться. Полностью предать себя в спокойные нежные руки, всепонимающие, неторопливые. Раствориться в голосе, все, что мучило – забыть… Хорошо ли свершаемое, плохо ли – она подумает об этом после…
– Павла… Таких, как ты, нет больше. Нет нигде, ты совершенно единственная, ты…
Из всей одежды на ней остался один только белый браслет. На мгновение она ощутила нечто вроде неловкости; Тритан уловил ее смущение. Откуда-то явилось большое легкое одеяло и поглотило голую Павлу, укрыло, как снег укрывает поля. Павла вытянулась; постель едва ощутимо пахла одеколоном.
Ни о чем не думать. Полностью раствориться…
– Павла…
…Бесконечное зеленое пространство. Синие цветы сливаются с синим небом… Несущиеся навстречу, навстречу, навстре… Будто падает самолет… Сейчас рухнет, упадет в васильки, сейчас…
– Павла, никого, кроме тебя… не надо!!
Его низкий голос вдруг скакнул на две октавы вверх, сделался напряженным и звонким, почти мальчишеским:
– Павла!!
Она так поразилась, что не почувствовала боли.
* * *…Где-то на середине его рассказа она захотела отстраниться – но он не позволил. Притянул к себе крепче, положил ладонь на лоб; его прикосновение, в который уже раз, погасило лихорадочную дрожь. Или почти погасило.
– Мне как-то сложно, – она сдавленно усмехнулась, – сложно все-таки поверить… В одном клянусь – я не опасна для общества.
Последняя фраза прозвучала ненатурально. С любой шуткой так – оборви с нее иронию, и получится либо глупость, либо, того хуже, оскорбление…
Шторы, плотно задернутые, погружали комнату во мрак; толстая витая свеча догорела почти до пня. Тритан искоса взглянул на язычок пламени – отразившись в его глазах, огонек приобрел изумрудный оттенок.
– Мы имеем отрицательный опыт, Павла… К сожалению. Не вырывайся, послушай…
Она бы не вырвалась, если бы и хотела; ей было все обиднее. Часа блаженной дремы было недостаточно, чтобы собрать под одну крышу смятенные чувства. В ее жизни произошло неслыханное событие – стоит ли теперь говорить… Пусть даже о важном… Пусть даже о жизненно необходимом, но ведь хочется просто молчать…
– Павла, ну что ты… Иди ко мне. Я расскажу тебе… считай, что сказку. Давным-давно…
Она покорилась. Положила голову на его плечо и закрыла глаза.
– Давным-давно… в одной провинции жил и работал хороший врач. Работал со случаями так называемого антивиктимного поведения – когда некто, кому природа отвела роль жертвы, с ролью этой не смиряется… Не на уровне сознания – на уровне рефлексов. Добрый Доктор – а ему дали потом такую кличку – сумел вычленить… Грубо говоря, он размножал «везучесть», состригая ее со счастливчиков, будто волосы…
