Станислав Лем - Солярис
Молчание, которое мы по-прежнему хранили, становилось по меньшей мере странным. Я вслушивался, сосредоточив внимание на тишине, наполнявшей коридор, где осталась Хари, но оттуда не доносилось ни звука.
— Когда будете готовы? — спросил я.
— Могли бы начать даже сегодня, но запись займёт ещё немного времени.
— Запись? Ты имеешь в виду энцефалограмму?
— Ну да, ты ведь согласился. А что?
— Нет, ничего.
— Слушаю, — заговорил Снаут, когда молчание стало угнетающим.
— Она уже знает… о себе. — Я понизил голос до шёпота.
Он поднял брови.
— Да?
У меня было впечатление, что он не был удивлён по-настоящему. Зачем же он притворялся? Мне сразу же расхотелось говорить, но я превозмог себя. «Пусть это будет лояльность, — подумал я, — если ничего больше».
— Начала догадываться с момента нашей беседы в библиотеке, наблюдала за мной, сопоставляла одно с другим, потом нашла магнитофон Гибаряна и прослушала плёнку…
Он не изменил позы, по-прежнему опершись о шкаф, но в его глазах зажглись маленькие искорки. Стоя у пульта, я видел дверь, открытую в коридор. Я заговорил ещё тише:
— Этой ночью, когда я спал, пыталась себя убить. Жидкий кислород.
Что-то зашелестело, легче, чем бумага от сквозняка. Я застыл, прислушиваясь к тому, что происходило в коридоре, но источник звука находился ближе. Что-то заскреблось, как мышь. Мышь! Чушь. Не было тут никаких мышей. Я исподлобья посмотрел на Снаута.
— Слушаю, — сказал он спокойно.
— Разумеется, ей это не удалось… во всяком случае она знает, кто она.
— Зачем ты мне это говоришь? — спросил он быстро.
Я не сразу сообразил, что ответить.
— Хочу, чтобы ты ориентировался… чтобы знал, какое положение…
— Я тебя предостерегал.
— Хочешь сказать, что ты знал. — Я невольно повысил голос.
— Нет. Конечно, нет. Но я объяснял тебе, как это выглядит. Каждый «гость», когда появляется, действительно только фантом и вне хаотической мешанины воспоминаний и образов, почерпнутых из своего… Адама… совершенно пуст. Чем дольше он с тобой, тем больше очеловечивается. Приобретает самостоятельность, до определённых границ, конечно. Поэтому чем дольше это продолжается, тем труднее…
Он не договорил. Посмотрел на меня исподлобья и нехотя бросил:
— Она всё знает?
— Да, я уже сказал.
— Всё? И то, что раз уже здесь была и что ты…
— Нет!
Он усмехнулся.
— Кельвин, слушай, если до такой степени… что ты собираешься делать? Покинуть Станцию?
— Да.
— С ней?
— Да.
Он молчал, как бы задумавшись над моим ответом, но в его молчании было ещё что-то… Что? Снова этот неуловимый шелест тут, прямо за тонкой стенкой. Он пошевелился в кресле.
— Отлично. Что ты так смотришь? Думаешь, что встану у тебя на пути? Сделаешь, как захочешь, мой милый. Хорошо бы мы выглядели, если бы вдобавок ко всему начали ещё применять принуждение! Не собираюсь тебе мешать, только скажу: ты пытаешься в нечеловеческой ситуации поступать как человек. Может, это красиво, но бесполезно. Впрочем, в красоте я тоже не уверен, разве глупость может быть красивой? Но не в этом дело. Ты отказываешься от дальнейших экспериментов, хочешь уйти, забрав её. Так?
— Так.
— Но это тоже эксперимент. Ты подумал об этом?
— Как ты это понимаешь? Разве она… сможет?… Если вместе со мной, то не вижу…
Я говорил всё медленней, потом остановился. Снаут легко вздохнул.
— Мы все ведём здесь страусиную политику, Кельвин, но по крайней мере знаем об этом и не демонстрируем своего благородства.
— Я ничего не демонстрирую.
— Ладно. Я не хотел тебя обидеть. Беру назад то, что сказал о благородстве, но страусиная политика остаётся в силе. Ты проводишь её в особенно опасной форме. Обманываешь себя, и её, и снова себя. Ты знаешь условия стабилизации системы, построенной из нейтринной материи?
— Нет. И ты не знаешь. Этого никто не знает.
— Разумеется. Но известно одно: такая система неустойчива и может существовать только благодаря непрекращающемуся притоку энергии. Мне объяснил Сарториус. Эта энергия создаёт вихревое стабилизирующее поле. Так вот: является ли это поле наружным по отношению к «гостю»? Или же источник поля находится в его теле? Понимаешь разницу?
— Да. Если оно наружное, то… она, то… такая…
— То, удалившись от Соляриса, такая система распадается, — докончил он за меня. — Утверждать этого мы не можем, но ты ведь уже проделал эксперимент. Та ракета, которую ты запустил… она всё ещё на орбите. В свободное время я даже определил элементы её движения. Можешь полететь, выйти на орбиту, приблизиться и проверить, что стало с… пассажиркой.
— Ты ошалел! — крикнул я.
— Ты думаешь? Ну… а если бы… стащить сюда эту ракету? Это можно сделать. Есть дистанционное управление. Сними её с орбиты…
— Перестань!
— Тоже нет? Что ж, есть ещё один способ, очень простой. Не нужно даже сажать её на Станции. Зачем? Пусть кружится дальше. Мы только свяжемся с ней по радио, если она жива, то ответит…
— Но… но там давно кончился кислород! — выдавил я из себя.
— Может обходиться без кислорода. Ну, попробуем!
— Снаут… Снаут…
— Кельвин… Кельвин… — передразнил он меня сердито. — Подумай, что ты за человек. Кого хочешь осчастливить? Спасти? Себя? Её? Которую? Эту или ту? На обеих смелости уже не хватает? Сам видишь, к чему приводит это! Говорю тебе последний раз: здесь ситуация вне морали.
Вдруг я снова услышал тот же звук, как будто кто-то царапал ногтями по стене. Не знаю, почему меня охватил такой пассивный, безразличный покой. Я чувствовал себя так, будто всю эту ситуацию, нас обоих, всё рассматривал с огромного расстояния в перевёрнутый бинокль: маленькое, немного смешное, неважное.
— Ну, хорошо, — сказал я. — И что, по-твоему, я должен сделать? Устранить её? Завтра явится такая же самая, правда? И ещё раз? И так ежедневно? Как долго? Зачем? Какая мне от этого польза? А тебе? Сарториусу? Станции?
— Нет, сначала ты мне ответь. Улетишь с ней и, скажем, будешь свидетелем наступающей перемены. Через пару минут увидишь перед собой…
— Ну что? — спросил я кисло. — Чудовище? Чёрта? Что?
— Нет. Самую обыкновенную агонию. Ты действительно поверил в её бессмертие? Уверяю тебя, что умирают… Что сделаешь тогда? Вернёшься за… резервной?
— Перестань!!! — я стиснул кулаки.
Он смотрел на меня со снисходительной насмешкой в прищуренных глазах.
— А, это я должен перестать? Знаешь, на твоём месте я бы прекратил этот разговор. Лучше уж делай что-нибудь другое, можешь, например, из мести высечь океан розгами. Что тебя мучает? Если… — он сделал рукой утрированный прощальный жест, одновременно поднял глаза к потолку, как будто следил за каким-то улетающим предметом, — то будешь подлецом? А так нет? Улыбаться, когда хочется выть, изображать радость и спокойствие, когда хочется кусать пальцы, тогда не подлец? А что если здесь нельзя не быть? Что тогда? Будешь бросаться на Снаута, который во всём виноват, да? Ну, так вдобавок ты ещё и идиот, мой милый…
