Дэн Симмонс - Олимп
— Импульсные единицы — это такие… маленькие термоядерные устройства, — вслух произнес европеец. — Ну… атомные бомбы.
— Атомные бомбы? — повторил схолиаст. — Атомные бомбы? На вашем корабле? И сколько?
— Двадцать девять тысяч семьсот размещены в хранилищах зарядов, мимо которых вы проезжали в лифте по дороге сюда, — ответил Орфу. — Еще три тысячи восемь запасных сложены прямо под этим отсеком.
— Итого тридцать две тысячи атомных бомб, — негромко проговорил Хокенберри. — А вы основательно подготовились к драке, парни.
Манмут замотал красно-черной головой.
— Импульсные единицы нужны в качестве движущей силы. Они как топливо, которое доставит нас на Землю.
Ученый воздел обе ладони, признаваясь в полном непонимании.
— Вот эти большие штуковины, похожие на поршни… что-то вроде пистонов, — сказал громадный краб. — Во время полета мы будем выталкивать бомбочки через отверстие в середине буферной плиты под ногами: по одной в секунду в течение первых часов, а потом — ежечасно.
— Импульсный цикл происходит следующим образом, — прибавил Манмут, — для начала испускаем заряд (вы разглядите небольшое облако пара в космосе), выпрыскиваем на сопло эжекторной трубы и буферную плиту масло, препятствующее абляции,[14] бомба взрывается, и плазменная вспышка ударяет по плите.
— А она не развалится? — спросил мужчина. — Или весь корабль?
— Ни в коем разе, — откликнулся маленький моравек. — Ваши ученые разработали данный проект в середине пятидесятых годов двадцатого века. Толчок плазменной волны заставляет гигантские поршни совершать возвратно-поступательные движения. Какие-то несколько сотен взрывов под зад — и мы наберем приличную скорость.
— А это?.. — Схолиаст опустил руку на прибор, похожий на измеритель парового давления.
— Измеритель парового давления, — отозвался Орфу. — Рядом с ним индикатор масла. Выше — регулятор напряжения. Вы правы, доктор Хокенберри: любой инженер с «Титаника», живший в тысяча девятьсот двенадцатом году, разобрался бы с устройством и управлением такого судна гораздо быстрее специалиста НАСА из вашего времени.
— Сколько мощности в этих бомбах?
— Сказать ему? — забеспокоился Манмут.
— Разумеется, — отчеканил иониец. — Поздновато водить нашего гостя за нос.
— Каждая содержит чуть более сорока пяти килотонн, — сказал европеец.
— Сорок пять каждая, всего двадцать четыре тысячи с чем-то бомб… — пробормотал мужчина. — Выходит, между Марсом и Землей протянется солидный радиоактивный след?
— Что вы, термоядерные заряды вообще очень чистые, — вступился Орфу.
— Какого они размера? — спросил Хокенберри.
В машинном отделении сделалось как-то жарковато. Подбородок, верхняя губа и лоб ученого покрылись каплями пота.
— Поднимемся на этаж, — предложил Манмут, ведя собеседника вверх по спиральной лестнице, настолько широкой, что даже Орфу без труда шагал рядом с ними. — Это проще показать.
Новое помещение — примерно ста пятидесяти футов в диаметре и семидесяти пяти в высоту, как бегло оценил схолиаст, — почти целиком заполняли стойки с металлическими лотками, конвейерные ленты, храповые цепи и желоба. Европеец нажал ужасно большую красную кнопку. Ленты, цепи, сортирующие устройства зажужжали, задвигались, перемещая сотни, а то и тысячи крохотных серебристых контейнеров, которые напомнили гостю банки из-под известного прохладительного напитка, только без наклеек.
— Мы внутри автомата «Колы»? — неловко пошутил Хокенберри, стараясь заглушить собственное чувство тупой обреченности.
— Компания «Кока-Кола», Атланта, штат Джорджия, приблизительно тысяча девятьсот пятьдесят девятый год, — пророкотал иониец. — Дизайн и схемы скопированы с одного из заводов по розливу.
— То есть бросаешь четвертак и получаешь баночку, — выдавил из себя Хокенберри. — Разве что без газировки, а с термоядерной бомбой в сорок пять килотонн, которые взрываются за хвостом корабля. И так тысячи раз.
— Правильно, — согласился Манмут.
— Не совсем, — поправил его иониец. — Помните, речь о конструкции пятьдесят девятого года. Так что кидать нужно не четвертак, а десять центов.
И краб раскатисто рассмеялся, пока серебристые банки на конвейерных лентах не задребезжали ему в унисон.
Шершень уже летел навстречу медленно растущему диску Марса, когда схолиаст промолвил, обращаясь к единственному соседу, маленькому европейцу:
— Забыл спросить… Оно как-нибудь называется, ваше судно?
— Да, — ответил Манмут. — Кое-кто решил, что имя ему не помешает. Сначала хотели окрестить «Орионом»…
— Почему? — полюбопытствовал мужчина, следя через иллюминатор, как за кормой стремительно исчезает Фобос вместе с кратером Стикни и гигантской космической посудиной.
— Так именовался проект корабля на бомбовом ходу, созданный земными учеными в середине двадцатого столетия. Однако в конце концов первичный интегратор и начальник над всей экспедицией принял вариант, который предложили мы с Орфу.
— И какой же? — Хокенберри плотнее вжался в силовое кресло: летательный аппарат с ревом и шипением ввинчивался в марсианскую атмосферу.
— «Королева Мэб», — сказал моравек.
— «Ромео и Джульетта», — кивнул собеседник. — Это было твое предложение, угадал? Ты ведь у нас любитель Шекспира.
— Как ни странно, не мое, а моего друга, — откликнулся европеец.
Ворвавшись в атмосферные слои, они летели над вулканами Фарсиды по направлению к Олимпу, Брано-Дыре и Трое.
— А при чем тут корабль?
Манмут покачал головой.
— Орфу не стал ничего объяснять. Лишь процитировал Астигу-Че и прочим отрывок из пьесы.
— Какой именно?
— Вот этот:
Меркуцио:Да здесь не обошлось без колдовства!
Ты встретил королеву Мэб в ночи…
Кого я встретил?
Слушай и молчи.
Повелевает снами эта фея
И малышей пугает в колыбели.
Величиной с колечко из агата,
Что раньше лорды на руках носили,
По лицам спящих ведьмою крылатой
Она кружится в вихре лунной пыли.
Карета Мэб надежна и легка,
И движется на лапках паука;
Прозрачный верх — из крыльев саранчи,
Поводья — бледнолунные лучи,
В тугую плеть закручены ветра
У кучера в обличье комара.
Он ростом вдвое меньше тех червей,
Что водятся в ногтях у сонных швей.
Пчела и белка — добрые подруги,
Прозрачных фей доверчивые слуги,
Для ведьмы изготовили карету —
С тех давних пор она кружит по свету.
Как призрак, Мэб проносится по сердцу
Влюбленного — и вновь оно тоскует,
По лысине придворного холуя —
И вот ему уж снится, что он герцог,
По пальцам судей, дремлющих о взятках,
По юным губкам, ждущим поцелуя, —
За то, что эти губы слишком сладки,
Их злая Мэб покроет лихорадкой…[15]
— …И так далее, и тому подобное, — закончил европеец.
