Семиозис - Бёрк Сью
Я переговорила со множеством людей и исключила пару дюжин подозреваемых. Можно было бы легко исключить и больше, если бы я не старалась избежать подозрений и предупредить убийцу. Ложь относительно разбитого сердца Розы начала меня тревожить. Большего выяснить не получалось, и я ушла.
Вечером, направляясь к себе в кабинет, чтобы начать запись, я увидела зреющий плод правды. Я не знала, как отреагирую, если Роланд признается в убийстве. Я невыразимо зла на убийцу. А еще я зла на Стивленда. Он может сделать нас умнее или честнее, но довольствуется тем, что дает нам плоды, которые обычно чуть обостряют наше восприятие, и иногда лечит наши болезни: это обеспечивает равновесие. А если он время от времени как-то меняет плоды, то мы этого заметить не можем. Что входит в мазь от моей кожной сыпи?
В моем пособии говорится, что мотив деструктивного поведения – это жажда власти, а Стивленд всегда стремился к власти, хотел быть самым большим и умным бамбуком в истории Мира и иметь наилучших обслуживающих животных. Прабабушка ошибалась. Он по природе своей не альтруистичен. Он стремится к власти.
Правду могут давать плоды, но моя жизнь – это ложь. Я лгу, оберегая чужую частную жизнь, и по той же причине игнорирую ложь, я лгу, оберегая саму себя, и лгу мужу, чтобы он не думал, будто я ходила к Роланду из-за какого-то его недостатка.
Сейчас я хочу быть с мужем. Хочу притвориться, будто не знаю ничего особенного, будто убийца не угрожает нам, словно какая-то великанская летучая мышь, похищающая детей, которую воображают себе ребятишки, когда какой-то дефект стеклянного кирпича на крыше создает странную тень. В нашем маленьком городе все считают, будто хорошо знают всех остальных… но это не так.
День 375. Рано утром Роланд приплелся ко мне в кабинет для разговора. За ночь ему стало хуже: его шатало от недосыпа, он был бледен, немыт и нечесан, и учуянный мной в его дыхании трюфель явно не пошел ему на пользу. Если он убийца, то не набросится ли он на меня? В таком состоянии он не сможет успешно драться. Казалось, он был готов признаться еще до того, как я подала ему завтрак: чай и полосатый плод правды. Я уже съела свой особый плод и положила поблизости острый стальной нож: была умна и готова.
– Это я виноват в ее смерти, – бормотал он хрипло. – Это я сделал… Я… я понимал, что это неправильно. И с тобой тоже было неправильно. Просто я люблю всяких женщин, знаю, что не полагается, но ты… ты высокая, умная и не похожа на других женщин. И я тебе важен. Я ведь тебе важен, правда, Татьяна? Ты обо мне заботишься, как вчера, а Розе было так плохо, мне хотелось, чтобы ей стало лучше, но понимаю, что это было неправильно. И она тоже понимала и чувствовала себя виноватой, я знаю. Ты ведь чувствовала, я знаю. Но ты сильная. Она… она… она…
Он – Поколение 5. Она была из Поколения 6. Он решил, что она покончила с собой из-за него.
Когда плод подействовал, то все стало еще хуже: Роланд стал болезненно-откровенным и признался, что был близок и с другими представителями запретных поколений, со многими женщинами. Он пренебрегал обучением фиппокотов и не выполнял положенных ему полевых работ. Он не готовил трюфель. Он ел корни лотоса. В детстве он крал игрушки и валял дурака в школе.
– Это мне надо было умереть, а не ей. Мир без меня станет лучше. Ему нужен фипп-мастер получше. Я слишком эгоистичен для этой работы. Я ее получил только из-за моей внешности.
Хныкающий и горюющий, он был еще более привлекательным, чем обычно, – а может, дело опять было в феромонах на его одежде и коже. Я прекрасно представляла себе его мускулистые плечи под украшенной бахромой курткой и его сильные ноги…
Но я оправдываюсь. Я намеревалась просто отговорить его от самоубийства, но мои заверения относительно его достоинств перешли в объяснения моего прежнего интереса к нему, который так и не исчез, – запретная любовь, не совместимая с моей работой, но ведь нарушение этого запрета никому не причинило вреда. Он сказал, – честно, если верить плоду Стивленда, – что рядом со мной всегда чувствовал себя более настоящим, более уверенным в себе, что никогда ему не было лучше, чем когда он доставлял мне радость. А я была рада узнать, что он не убивал Розу. Возраст на самом деле ничего не значит, решили мы оба – к этому моменту мы уже держались за руки и покраснели от возбуждения.
Мы любили друг друга на том столе, за которым я сейчас пишу. Плод разума не помог мне хорошенько подумать о том, что я творю.
Чуть позже, на похоронах Розы, я чувствовала себя дурой. Убийца где-то здесь, среди собравшихся на площади (если только это не Лейф), но с чего бы Лейф стал убивать Розу? Или Гарри? Хорошо хоть, Розу не мучили. Скорее всего. Большинство охотников не используют силки, считая удушение жестокостью.
На похоронах Розы я зажгла несколько ее свечей и произнесла традиционные слова о численности Мира. Я честно ее хвалила, но кто в тот момент верил, что она была сильна духом… кроме меня самой? Люди сидели молча, потрясенные. Жестоко было позволять им думать, будто она сама себя убила. Убийца насмехается над Миром – и надо мной.
Когда я общалась со Стивлендом после похорон, он заявил, что, раз Роланд не убивал Розу, нам надо дать плоды правды другим людям. Я немного подумала. «Ты говорить-я способ знать такой факт о Роланд».
Бамбук у моего кабинета не мог ничего увидеть.
Он колебался, а я достаточно хорошо была знакома с колебаниями, чтобы понять: я задала вопрос, на который ему отвечать не хочется.
«Ты будешь хранить мой секрет! – приказал он. Я не была уверена, что буду, – и по-прежнему не уверена, что это следует делать. Слова стекловского растаяли, сменившись словами на английском. – Я выучил ваш язык. Я размножил слуховые органы во многих местах города. Они оказались неожиданно полезными».
«Ты можешь меня слышать?» – я написала это на стекловском, от потрясения не осознав, что этого не требуется.
«Да, однако с трудом», – признали слова на человеческом языке, появившиеся на стволе.
– Как давно? – спросила я вслух и написала – на этот раз по-английски – эти же слова, которые ощущались совершенно неуместными, словно я занялась математикой с фиппокотом.
«Научился, читая на вашем языке много лет. Я следил за школьными уроками. Но слух – это новое, этого года. Я ощущаю одновременно много звуков и должен их разделять. Это моя трудность».
Я долго сидела молча. И это не была театральная пауза. Он знает, что мы говорим, что делаем, имеет сведения о нашей биохимии, управляет нами с помощью плодов и запахов. Он давно был готов угрожать и приказывать. Что со мной делает запах в этой оранжерее? Возможно, много чего, а я об этом узнать не смогу. Его секреты и возможности будут беречь жизни мирян только до тех пор, пока мы ему служим.
«Мы можем совместно работать лучше, – написал он, чтобы прервать молчание. – Нам надо найти убийцу».
– Я опрошу с плодами других людей, – пообещала я.
Однако Стивленда это не удовлетворило – нисколько.
«Надо использовать плоды правды на все население».
«Нет. Для общественного спокойствия требуется ложь. Мелкая, необходимая ложь. Нам надо найти убийцу, не разрушая Мир».
«Надо найти убийцу. Потом дам тебе плод убить этого человека».
– Наказание определят люди Мира, – сказала я и написала ему то же, чтобы он это усвоил, но писала я так быстро, что получилось нечто почти неразборчивое.
«Я желаю кровь убийцы», – сказал он.
«Ты уже получил кровь его жертв».
«Ты говоришь о логике. Я говорю о желании. Я глубоко мотивирован».
«Возможно, ты представишь свое желание людям Мира для их решения».
Он мне не ответил – к счастью, потому что я могла отреагировать неконструктивно. После недовольного молчания мы обсудили, с кого начать опрос. Стивленд предложил лучшую подругу Розы, Тами, стеклодува по имени Канг, и моего мужа. Я не смогла себя заставить спросить, по какой причине он назвал моего мужа.
Подруге Розы, Тами, плод понравился. Ей почти все нравится. Она никого не убивала, и разговор об их смерти превратил ее в громкую лужу виноватых слез, потому что ей следовало заметить, что ее друзья страдают, – и помочь им. Канг – крупный, неприветливый, медлительный мужчина, который, как я всегда и подозревала, оказался более чувствительным, чем можно было подумать по его виду, съел новый плод с удовольствием и никого не убивал, но мысль о бессмысленной смерти так его расстроила, что остаток дня он провел, сидя на городской стене и глядя в пространство.
