Чез Бренчли - Башня Королевской Дочери
Тут по крайней мере все было просто и привычно - знакомые слова, знакомый язык, ритмичные вопросы и ответы, которые Маррон помнил с самого детства.
Отвлекаясь от молитвы, он думал о семье - думал даже здесь, в Господнем краю, где надеялся измениться, стать преданным слугой Бога, не имеющим других интересов. Но даже сверкающее откровение чуда не изменило его души. Он преклонил колени на голом каменном полу часовни; слева от него был Олдо, а справа - еще один брат, Джубал. Маррон негромко произносил все нужные слова вместе со всем отрядом, а его мысли летели прочь, возвращались к недавнему дню и часу, близкому в пространстве и времени, но невероятно далекому по своей странности.
Олдо, друг его детства и юности, ставший едва ли не братом Маррона еще до того, как они стали братьями в Господе.
Такое знакомое, такое любимое лицо Олдо искажается, когда он наклоняется в седле и бросает в дверной проем горящий факел; Олдо смеется хриплым и понимающим смехом, слыша раздавшийся изнутри крик и видя выбегающую женщину с горящими платьем и волосами; Олдо, наверняка видевший ее еще до броска факела, поднимает руку с мечом, но не убивает - нет, он заставляет женщину отступать назад, в горящий дом...
Джубал немного старше. Впервые Маррон встретил его в отряде. Джубал всю жизнь был монахом; в Чужеземье его послал аббат, послал в наказание за какую-то провинность, о которой Джубал никогда не говорит.
У Джубала округляются глаза, он орет, выйдя из своей обычной тяжелой задумчивости; Джубал - вероятно, куда лучший солдат, чем монах, - с легкостью вертит булавой, пришпоривает коня и снова заносит булаву в окровавленных руках; в его крике слышны слова - что-то из символа веры, что-то о вере в истинного Господа Двуединого и Всевидящего, а слюна брызжет и брызжет изо рта...
А между Олдо и Джубалом стоит на коленях сам Маррон. Он видит себя и удивляется себе, боится себя, и эти мысли мешают ему молиться и искренне благодарить Господа.
Он стоит, соскользнув с взбрыкнувшей испуганной лошади; у него в руках младенец, еретик, выхваченный из рук отца, такой маленький, что не разобрать даже, мальчик это или девочка; Маррон хватает его за ножки и крутится на месте быстро, словно сумасшедший монах на ступенях храма, спотыкается о тело священника, но удерживает равновесие, издавая хриплый крик, сводящий с ума его самого; он бьет младенца головой о стену и видит, как раскалывается его череп, слышит, даже в таком шуме, как ребенок затихает; Маррон бросает его в горящий дом и отворачивается от пятна, крошечного пятнышка, оставшегося на стене, малюсенькой красной точки, которую смоет первый же дождь - если, конечно, в этой пустынной и жаркой земле бывают дожди...
2
ДЕМОН В ПЫЛИ
Ее отец утверждал, что вуаль вроде той чадры, что носят шарайские женщины, - самый что ни на есть варварский обычай, которому нет места в цивилизованных землях, но это не помешало ему послать Джулианну в руки придумавших этот обычай людей.
И с паланкином вышла та же история. Девушка не хотела ехать в нем - ну с какой стати она будет трястись в елe-еле движущихся носилках, когда можно прекрасно ехать верхом на собственном скакуне? А если посадить на лошадей всю свиту, то дорога займет вдвое меньше времени! Однако жених прислал за Джулианной паланкин и носильщиков, и отец настоял на своем. Может быть, он даже думал о ее удобстве, должна была признать девушка, хотя по большей части за его действиями скрывалось старание не обидеть могущественного вельможу.
В любом случае легкое покачивание на мягких подушках не утомляло ни ее, ни - как ей казалось - восьмерых черных гигантов, которые несли паланкин. По дороге они негромко говорили между собой - Джулианна не понимала их речи - и часто смеялись над чем-то непонятным. Шедшим рядом стражникам - их тоже прислал жених - приходилось хуже, хотя они несли только ранцы. Джулианна видела, как мужчины обливаются потом на солнце, слышала их тихую хриплую брань и замечала, что на закате спины у них начинают сутулиться, а ноги загребают песок.
Пыль была настоящим проклятием, горячим и удушающим. Даже мужчины закрывали себе лица, когда ветер поднимал с земли желтые жалящие клубы. Нет, как ни была упряма Джулианна, а путешествовать в паланкине было гораздо приятнее, чем ехать на лошади в такую жару по такой земле. Лучше уж прятать лицо за мягкими шелковыми занавесями, чем за покрывалом, которое очень скоро отсыревает и начинает прилипать к лицу, а потом сбивается в ком и твердеет от пыли. Лучше сидеть в тени, в прохладе и покое - лучше, - несмотря на то что прежде Джулианна со слезами и скандалом отстаивала остатки своей свободы, впрочем, безуспешно.
Как ни странно, она совсем не протестовала против самого путешествия. Оно казалось ей по меньшей мере забавным. Она стыдилась только паланкина - и то до тех пор, пока не увидела, что делают с людьми солнце и пыль. Но разве не большим стыдом для ее отца и для нее самой было поехать в чужую страну и выйти за человека, которого она никогда не видела, только ради каких-то политических интриг? Однако стыда почему-то не было - был только холодный страх и усталость, которая, наверное, никогда уже не пройдет.
Джулианне было шестнадцать лет, но бремя будущей жизни уже измотало ее. При мысли об этом ее затуманенный взгляд поворачивался только в одну сторону. "Еще не сейчас", - напоминала она себе, и это была еще одна причина радоваться неспешности их процессии.
Кое-где в занавесках были проделаны окошечки, затянутые почти прозрачной тканью, сквозь которую Джулианна могла смотреть, что происходит снаружи. Ее спутники ничего не замечали - окошки были невелики и очень старательно замаскированы.
Впрочем, смотреть было не на что. За окошком тянулась бесконечная череда желто-серых пыльных холмов, усеянных черными колючими кустарниками и еще какими-то растениями, достаточно стойкими, чтобы выжить в этой стране. Мерзкое место, подумала Джулианна. Интересно, на что похож Элесси? Он ведь гораздо ближе к пустыне, там должно быть еще хуже, подумалось ей, и эта мысль пугала. Кататься верхом будет просто негде, даже если ей и позволят. Земля резкая, бескомпромиссная, как живущий в ней народ, а ее отец, дипломат и мастер тонких компромиссов, послал дочь одну в эту пустыню на всю жизнь...
Ну нет, она не позволит злости и сожалениям испортить последние несколько дней путешествия. "Делай то, что нужно сделать сейчас, а будущее оставь будущему", - советовала Джулианне кормилица в детстве, и девушка навсегда запомнила этот совет. В самом деле, зачем страдать, когда есть иной выбор?
Однако теперь этот выбор исчез или скоро исчезнет, но Джулианна твердо намеревалась не допустить отчаяния в душу, где ему никогда не было места - и не будет до тех пор, пока у девушки хватит сил противостоять ему.
